Освещенные аквариумы - Софи Бассиньяк

Пьер Легран хорошо знал отношение своей корректорши к современному литературному процессу. Он терпел ее выходки — работала она хорошо. Своей жене, которая ненавидела Клер, он частенько повторял, что она «чистое золото, потому что умеет обращаться с авторами».

— Послушайте, мадемуазель Бренкур, — немного напряженно начал он. — Мы же не можем навязывать людям всякую скукотень. Я тут бессилен. Я уже устал твердить одно и то же. Кончится тем, что я просто прикрою лавочку.

— В сущности, — не согласилась она, — худший ваш враг — это читатель. Вы презираете его дерьмовые вкусы, но вынуждены печатать то, чего он от вас ждет. У вас не жизнь, а ад!

Легран нервно перелистывал страницы рукописи:

— Правки много?

— Хватает.

— Да? Но автор — жуткий зануда…

— Знаю, — вздохнула Клер. — Я с ним несколько раз по телефону разговаривала. Вообще, когда имеешь дело с молодыми, складывается впечатление, что просьбу добавить или убрать запятую они воспринимают как посягательство на их мужское достоинство. Как будто я предлагаю ему яйца откусить.

Они обменялись чуть усталыми улыбками. Легран крутанулся в кресле и уставился на прикнопленную к стене фотографию, запечатлевшую его с недавно умершим автором.

— На самом деле, — обронил он, — писателей в Париже не меньше, чем голубей. Вот вы, например, способны отличить одного голубя от другого? — Он уперся в Клер взглядом своих черных глаз. — Знаете, в один прекрасный день я буду вынужден от вас избавиться. Вы меня удручаете. В вас совершенно отсутствует командный дух.

Клер проигнорировала это замечание.

— Что-нибудь еще для меня есть?

Легран подобрал свои длинные ноги, встал и вытянул из груды папку в красной обложке. Клер сунула ее в портфель, даже не взглянув.

— Вам неинтересно посмотреть, что за рукопись? А зря, вам должно понравиться. Это тот самый костоправ, которым вы мне всю плешь проели. Между нами говоря, тираж будет максимум тысячи две. Пусть и за это спасибо скажет.

Клер улыбнулась — искренне, в первый раз за всю беседу.

— Спасибо. Вы не пожалеете. В своей области этот парень чрезвычайно компетентен.

Она поднялась. Легран поспешил открыть перед ней дверь.

— У вас, надеюсь, все в порядке? — тихо спросил он, наклоняясь к ней.

— Да, все отлично, — ответила она, отстраняясь.

После секундного замешательства он снова заговорил, преодолевая смущение:

— Близится время отпусков. У вас уже есть планы? — И, не дожидаясь ответа, радостно добавил: — Знаете, а ведь вам повезло. Можете работать где угодно. Бросили рукопись в чемодан, прихватили ноутбук — и хоп! Поезжай себе на море!

Клер успела наизусть выучить все страхи богатого патрона, для которого ненавистное слово «отпуск», сулящее сбои в графике, звучало непереносимо вульгарно. Он с трудом представлял себе, каким ущербом это все для него обернется.

— Когда будет готово, позвоню.

Застыв за дверным стеклом, Легран смотрел, как она уходит. Заведующая отделом продаж находила ее привлекательной; его секретарша тоже говорила, что в ней «что-то есть». Ему, однако, казалось непостижимым, как другие могут видеть в этой девице хоть какой-то шарм. Пятнадцать лет жить в Париже и по-прежнему оставаться неисправимо провинциальной! Впрочем, вряд ли он сумел бы внятно объяснить, что именно в ней ему так не нравилось. Разумеется, она считала его козлом, это очевидно, но злился он не на это. Много раз во время всевозможных коктейлей его неприятно поражала уверенность, с какой она держалась, разговаривая с политическими деятелями, известными авторами или светскими дамами. Как будто придавала собственному существованию столь ничтожное значение, что могла не заботиться о последствиях своих поступков. Эта теория родилась у него благодаря ехидным замечаниям жены, однако он понимал ее ущербность. Может быть, как раз наоборот, эта девица отличалась крайним цинизмом, и тогда это означало бы, что она — сильная натура. Вот и сейчас она, как обычно, отказалась сообщить ему, когда собирается в отпуск. В очередной раз показала, что ей на него плевать. Ну почему, почему он терпит от нее всякие фокусы, каких не простил бы никому в издательстве? Может быть, на него действует ее самодостаточность? Он закрыл дверь кабинета, вернулся к окну и надолго замер, уставившись в него. В голове его крутились сложные мысли о восприятии одним человеком другого и той невероятно огромной дистанции, которая разделяет два человеческих существа, даже близких друг другу. Никогда Клер Бренкур не станет Пьером Леграном. И наоборот.

После встречи с Леграном Клер вышла недовольная собой. Она, как всегда, не сдержалась и надерзила этому типу, который ей в общем-то нравился, несмотря на то что она его ни капли не уважала. Она терпела его уже пятнадцать лет и все пятнадцать лет с неудовольствием наблюдала его шараханья между качеством и количеством. К тому же он обладал ментальностью настоящего хозяина предприятия, не так давно проявившейся в идее установить в дверях издательства прибор, автоматически отмечающий приход сотрудников на работу. Только приступ коллективной истерики помешал ему реализовать этот проект. Как в одном и том же человеке могли уживаться несомненный эстетический вкус и такая пошлятина? Клер не собиралась и дальше ломать себе голову над этим вопросом однако, как это часто бывает, одна досада повлекла за собой другую, и весь ворох неприятностей потоком нахлынул на нее, отчего несчастные ее внутренности сжало болезненным спазмом. Ее полуэротические сны про Ишиду, вопрос про отпуск, деньги, потраченные у букиниста, несмотря на серьезный дефицит личного бюджета, собственное малоприятное отражение, послушно шагавшее вместе с ней от витрины к витрине, колит, малышка Люси, бестактность, допущенная по отношению к японцу… Она чувствовала, что просто неспособна сейчас вернуться домой и лицом к лицу встретить оживление в верхней квартире, слушать ее звуки или сталкиваться с новыми соседями. Покалывание в висках предвещало надвигающийся приступ головной боли. В такие моменты она сама себя боялась.

Она обошла квартал, в бутике на улице Ренн примерила юбку, которую сочла унижающей ее человеческое достоинство, и наконец решила пойти в музей. «Музеи меня успокаивают», — с некоторым вызовом любила повторять она. Всем прочим она предпочитала Гиме[8] и Лувр, в который после одного неприятного инцидента уже порядочно не заглядывала.

Клер довольно поздно пришла к пониманию живописи, преодолев робость перед огромностью предмета и торжественностью музеев. Однажды человек, которого она очень сильно любила, притащил ее на выставку Энгра. В одном из залов они потеряли друг друга; сначала она попыталась его разыскать, потом махнула на это рукой и продолжила осмотр без него. В какой-то комнатушке без окон она присела на банкетку и погрузилась в мысли о своем романе, когда вдруг обнаружила, что она не одна. На нее смотрело с десяток персонажей картин. «Тебе уже случалось ловить на себе взгляды нарисованных людей?» — спросила она позже человека, который ухитрился ее потерять. Посреди полной тишины на нее с вежливым интересом смотрели бледные лица. Никогда ей не забыть этот визит к Энгру, в котором не хватало только одного — чашки дымящегося чая, подносимого к губам хорошенькой мадам де Сенон, ослепительной в своем бархатном платье блекло-розового цвета. С противоположной стены на затруднения посетительницы сочувственно взирала куда менее болтливая принцесса де Брольи, с бледной до голубизны кожей, затянутая в глянцевый атлас. Слева ей непринужденно улыбалась дама с вялыми пальчиками в обильно украшенном цветами платье. Она улыбалась ей абсолютно живой улыбкой и, казалось, из чисто женской солидарности готова была сообщить ей секрет отрешенности, проскальзывавшей в ее тревожном и надменном взгляде. Это было совершенно безумное ощущение, и оно положило начало нескончаемому и весьма оживленному диалогу, который Клер повадилась вести с запечатленными художниками образами. Оно вернулось к ней перед полотнами Боннара, Ван Гога и Френсиса Бэкона, чтобы подвести к ее последней страсти — итальянскому Возрождению.

Поддавшись желанию еще раз посмотреть на Джотто и Уччелло, она спустилась в метро на станции «Сен-Мишель». Только что в какой-то наугад выбранной паршивой забегаловке она жевала салат и вот как по волшебству стояла перед святым Франциском Джотто. Необъяснимое ускорение, какое порой обретает течение времени, оказывает всем, кто страдает хронической скукой, неоценимую помощь сродни маленькому чуду. Ей хватило нескольких минут, чтобы от видимого мира перейти к «галлюцинации» — чрезвычайно хрупкой и, как она знала по опыту, целиком зависящей от степени концентрации внимания. Она называла это «необходимостью привести себя в нужное состояние». Так, прежде чем проникнуть внутрь живописного полотна, она присаживалась и принималась наблюдать за проходящими мимо людьми, настраиваясь на нужный лад. В тот день в зале оказалось довольно много китайцев, и она порадовалась, что больше не путает их с японцами. Перед ней возникло лицо Ишиды. Его образ преследовал ее, и она не находила в этом ничего хорошего. Не то чтобы она ни в чем не желала менять свою жизнь — она не хотела кардинальных перемен. К тому же она не могла закрывать глаза на тот факт, что в жизни этого человека слишком много теневых зон. Ее внимание привлекла итальянская парочка. Не останавливаясь ни на секунду, они двигались вдоль вывешенных полотен, от Чимабуэ до Гоццоли, и снимали все подряд на крошечную камеру, пока экскурсовод на них не рявкнул. Что за странная идея — снимать картины, даже не утруждаясь их рассмотреть? «Люди складывают увиденное в музее как в амбар, полагая, что таким образом получают на него некое право собственности, и именно это для них — главное», — мелькнуло у нее.