Неизвестный Хлыноff. Популярно о важном - Александр Балыбердин

Вообще, нельзя не заметить, что в контексте озвученных выше взглядов название Хлынов, являющееся, как было отмечено выше, одним из источников по истории нашего города, несет исключительно негативную информацию. «Хлынов – город хлынов и слепородов»? И дело даже не в том, что подобное видение древней истории родного города откровенно не вдохновляет. Вопрос в другом – насколько оно исторично?

Возможно, одним из первых, еще в 1998 г., оспорил мысль о слепородстве вятчан В.В.Низов, заметив, что это прозвище могло появиться по вполне объяснимой причине – значительном влиянии на генотип и внешний вид жителей «Вятской страны» племен финно-угорской группы – вотяков (удмуртов) и черемисов (марийцев), от рождения имеющих более узкий разрез глаз, чем у жителей центральной России. Отчего те и казались слепородами, то есть «слепыми от рождения». Впрочем, как видно из работы Гомаюнова, автор предвидел такой вопрос, настаивая на том, что данная слепота относится не к какому-то физическому, а внутреннему, душевному недостатку вятчан.

Справедливо заметить, что в историографии Вятского края уже звучало подобное мнение. Так еще в 1904 г. А.С.Верещагин писал в статье «Из истории древнерусской Вятки»: «Вятчане XV века – это знакомые со многими, даже далекими землями, „бывальцы“, „шестники“, „хлыны“, „изгои“ разного рода по каким-либо „уважительным и настоятельным“ причинам покинувшие свою родину и забравшиеся в спасительные для них дебри между двумя, враждебными одно другому, племенами инородцев – черемис и арян… Это своего рода северные запорожцы, прототипы донцов, уральцев и других казаков».74

Нельзя не заметить, что здесь Верещагин, почти дословно, цитирует другого автора – Михаила Николаевича Макарова, который в 1846 г. опубликовал в «Московских ведомостях» статью «Московское урочище Хлыново», в которой связал историю этого поселения с вятчанами, переселенными под Москву после покорения Вятки войсками войсками великого князя Ивана III. О вятчанах Макаров писал, что «их в незапамятных времен называли «хлыновцами», «барышниками» и, следовательно, по предубеждению о всяком торгаше-барышнике, обманщиками, людьми нехорошими». И далее: «Хлыновцы, меняя и продавая, клялись Богом и святым угодником чудотворцем Николаем, и его часовнею, на месте которой теперь сооружена церковь. «Самим хлыновцам, – думал народ московский, – нельзя верить, но к их божбам да клятвам христианским как не иметь веры? Это была та же история, что и доныне читается нашим народом с цыганами».75

Удивительно, что спустя почти семь десятилетий, статья «московского сочинителя» привлекла внимание Верещагина, который в 1904 г. в статье «Хлынов старше или Хлыново?» подверг их заслуженной критике, заметив, что факт заселения подмосковной слободы вятчанами не подтверждается письменными источниками. Но его пассаж о том, что «вятчан с незапамятных времен называли «барышниками», то есть хлынами, Верещагин оспаривать не стал. Почему? Потому что это было также и его убеждением. К тому же Верещагин опирался на куда более авторитетный труд, чем статья Макарова – «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И.Даля, в котором автор приводит похожее толкование слова хлын – «тунеядец, мошенник, вор, обманщик в купле и продаже, барышник, кулак».76

Популярность Словаря В. И. Даля была настолько велика, что в 1861 г., после выхода в свет первых его выпусков, автор был удостоен «Золотой Константиновской медали» – высшей награды Императорского Русского географического общества, а в 1868 г. избран почетным членом Академии наук. Спустя несколько лет, в 1880—82 гг., последовало второе издание Словаря, «исправленное и значительно умноженное по рукописи автора». Заметим, что по времени это событие совпало с отмечавшимся в 1880 году 100-летием Вятской губернии и началом научной деятельности плеяды вятских историков во главе с Верещагиным, в глазах которых Словарь являлся наиболее современным и авторитетным источником. Несмотря на то, что сам В.И.Даль не считал свой труд «ученым и строго выдержанным», справедливо замечая, что «общие определения слов и самих предметов и понятий – дело почти неисполнимое и притом бесполезное».

Обращение Верещагина к Словарю В. И. Даля представляется вполне органичным. Непонятно другое. Во-первых, почему он решил связать слово хлын именно с Вятской землей, когда в своем отрицательном значении его бытование отмечено автором словаря также в Нижегородской и Сибирской губерниях, а выражение Берегись, тут хлыны есть! автор словаря приводит со ссылкой на Тульскую губернию, весьма далекую от Вятки. Во-вторых, у слов с корнем хлын есть и другие значения. Так, если в Саратовской губернии слово хлынить означает мошенничать или плутовать, то в Вологодской губернии это же слово означает вяло, лениво идти или ехать. В Сибири хлынью, хлынцой называют, говоря о верховой езде, самую тихую рысь – поехал хлынью, хлынцой. И, конечно, всем известен глагол – хлынуть или нахлынуть в значении натечь, набежать, налететь во множестве, потоком, толпой – вода хлынула с гор, дождь хлынул как из ведра, народ хлынул из церкви на площадь.

Отчего же именно вятчане «оказались» хлынами, а спустя сто лет еще и слепородами? Несмотря на то, что до сих пор не обнаружено ни одного письменного источника, в котором бы они так именовались, и хорошо известно, что, как русские летописи, так и местные летописцы называют наших предков не хлынами и не хлыновцами, но всегда вятчанами. Даже тот факт, что вятчане, случалось, нападали на своих соседей, не дает оснований говорить об их какой-то уникальной духовной ущербности. Поскольку так поступали многие народы – и устюжане, и владимирцы, и новгородцы, и киевляне, жители Твери, Москвы и других городов.

Вятчане стали хлынами и слепородами исключительно по воле авторов этих концепций, поскольку эти допущения играли в них не последнюю роль. Как известно острие критики Верещагина было направлено против авторитета «Повести о стране Вятской», со страниц которой вятчане предстают благочестивыми наследниками новгородцев. Поэтому мысль о «Хлынове – городе хлынов» казалась ему одним и аргументов, опровергающих этот авторитетный источник. И он, действительно, преуспел. Если в «доверещагинских» изданиях по истории Вятского края77 мы не встретим и слова о хлыновстве вятчан, то уже в начале 20 века благодаря, прежде всего, публикациям А.С.Верещагина, гипотеза о «вятчанах – шестниках, хлынах и изгоях» прочно утверждается в историографии Вятского края.

Важное место она занимает и в концепции Гомаюнова, усердного почитателя преп. Трифона Вятского, «земная миссия» которого, по мысли ученого, состояла в излечении вятчан от «родового греха» слепородства.78 Эта мысль представляется вполне логичной для методолога, педагогичной – для учителя и богословски обоснованной – для священника. Поскольку все мы, отчасти, духовно слепы и тем самым доставляем немало бед, как ближним, так и самим себе. Вопрос в другом – насколько она исторична? Существуют ли, действительно, веские основания называть именно Хлынов городом хлынов и утверждать, будто именно это прозвище, в его отрицательном значении, предопределило название нашего города?

А что говорят источники?

Для ответа на этот вопрос историк должен обратиться к источникам. Важнейшими из них принято считать письменные, и среди них – общерусские летописи или памятники местного летописания. Однако, как было отмечено замечено выше, ни один из этих источников не называет жителей Хлынова хлынами или слепородами, но всегда вятчанами.79 В том числе при описании битвы с устюжанами в Раздерихинском овраге, в которой, по мнению Гомаюнова, особенно ярко проявилось слепородство вятчан.80 Нет этих слов в «Повести о стране Вятской», «Вятском времяннике» и «Летописце старых лет».

Казалось, следовало бы ожидать, что хлыновство и слепородство вятчан должны были бы получить соответствующую оценку в памятниках духовной литературы. Но ни в «Повести о Великорецкой иконе», ни в «Житии преп. Трифона Вятского», ни в его духовном завещании братии Успенского монастыря81 о них также нет ни слова. Нет этих слов и даже намеков на них и в древних богослужебных текстах (тропаре, кондаке, молитве), посвященных преп. Трифону или Великорецкому образу. В 8 икосе акафиста преп. Трифону упоминается исцеление от слепоты, но в прямом смысле, как исцеление от физического недостатка: «Радуйся, расслабленных укрепителю. Радуйся, беснующихся от насилия диавольского свободителю. Радуйся, слепым зрение возвращаяй. Радуйся, хромыя еже право ходити устрояяй. Радуйся, немым проглаголание даруяй. Радуйся, неисцельныя язвы дивно врачуяй». Также и при описании чудес от Великорецкого образа о слепоте каждый раз говорится в прямом, а не в переносном смысле – как о физическом недостатке.