Остров сокровищ - Елена Ворон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дракон! – позвал я. – Домой!
В зарослях ничто не шевельнулось.
Взгляд упал на полосатую тушку морского поросенка возле кострища. Искупая вчерашнюю вину, кургуар добыл для меня завтрак. Увы: поросенка надо отваривать, много раз сливая воду, а в жареном виде он нестерпимо вонюч. Мне же кухарничать некогда. Поэтому я бросил в рот таблетку сухого концентрата, снова кликнул Дракона, который опять не явился на зов, и зашагал сквозь ломкий тростник и кустарник.
И вскоре уткнулся в черное болото, которое тянулось на много миль вперед. Ровное, угрюмое пространство. По краю из черной жижи торчали скелетики мертвых кустов, словно болото успешно наступало на сушу, разливаясь вширь. Поднявшееся за спиной солнце золотило тростник и стебли низкорослой олихи, но в болоте его лучи тонули, никак не подкрашивая вязкую на вид поверхность. Я подобрал с земли камешек и бросил. Он упал без звука, полежал, а потом равнодушная масса его затянула.
Что за ерунда? Возле залива Надежды таких болот нет. На душе стало неуютно, я мгновенно озяб.
– Дракон! – крикнул я и посвистел. – Дракон, ко мне!
Тростник заколыхался, среди стеблей показался черный нос, выглянул настороженный глаз. Я протянул к кургуару обе руки, показывая, что в ладонях нет ни палки, ни ремня.
– Давай, дружище, иди сюда. Я тебя прощаю.
В ответ кургуар всхлипнул, совсем как человек, и опять скрылся, качнув вызолоченные солнцем метелки. В зарослях раздался его тоскливый вой, а болото неожиданно вспучилось, приподнялось, покатило на сушу – и так же внезапно остановилось. Из черной жижи теперь торчали еще живые тростники и ветки олихи. Запоздало испугавшись, я отпрянул назад.
Болото лежало тихо-тихо, с виду безжизненное и безобидное. Я рассматривал его, не в силах подавить дрожь. Смертная грязь, вот что это такое. Загадочный, по сю пору не исследованный обитатель Энглеланда. Достаточно унести на башмаках каплю черной жижи, чтобы со временем на месте твоего жилья образовалось новое болото. Точно: это Смертная грязь. И находится она не в тридцати, а в двухстах шестидесяти милях от обжитого морского побережья, где стоит «Адмирал Бенбоу».
Глава 4
В эту ночь закончилось лето: под утро ударил морозец, выбелил инеем землю. Похрустывали схваченные холодом палые листья ивушей, трава полегла и беззвучно сминалась под ногами. Под звездным небом тускло отсвечивали зеркала паутинников, а когда о них ударялся оторвавшийся лист, отзывались чуть слышным звоном. Дракон, никудышный путешественник, едва ковылял на сбитых лапах, я тоже тащился через силу. Двадцать суток пути – по краю Смертной грязи, через Сухую долину, по Безымянным пустошам, по ущельям Обманных горок, мимо Серого Разлома, и под конец сотню миль лесом, по родному заповеднику. Людей мы не встретили ни разу. Штурманом был Дракон – с его чувством направления, он вел меня домой как по нитке – а после встречи с охотниками кургуар не желал иметь дела с человеком и всякое жилье обходил стороной.
Белая земля под ногами, темные стволы деревьев, россыпь холодных звезд наверху. Справа – я знаю – лежит море, но его не видно и не слышно. Впереди мелькнул огонек.
Сердце тревожно постукивало. Как мать пережила мое исчезновение? И Лайна? Что, если она вообразила, будто из-за нашей ссоры я ударился в бега? Или, того хуже, утопился в трясине? Надеюсь, обе они живы-здоровы. Как-никак, о Лайне заботятся родители, а у матери есть доктор Ливси. Доктор влюблен в нее, но он – всего лишь добрый друг и не претендует на большее.
– Вуау, – простонал кургуар и повалился наземь, вытянул вбок израненные лапы.
– Вставай. – Наклонившись, я потрепал его уши. – Дом уже виден. С полмили осталось.
Дракон горько вздохнул и закрыл глаза. Мол, пока не отдохну, с места не стронусь.
– Дело твое. – Я побрел один.
Хрустели покрытые инеем листья, позванивали зеркала. С неба донесся хриплый рык – кричали перелетные скворухи.
Я вышел на открытое место. Слева черной стеной поднимались деревья, справа над морем выгнулось звездное небо, и вода поблескивала, отражая его свет. Гостиница белела впереди – маленькая, какая-то беззащитная, с одним только фонарем над входом. Мне стало не по себе. Позабыв про усталость, я прибавил шагу.
Желтый свет стекал по ступеням лестницы; на прозрачных створках двери появилось мое отражение – в холле было темно. Дверь долго размышляла, прежде чем открыться, и словно в сомнении наконец отворилась.
Я переступил порог. Над стойкой администратора загорелось зеленое облачко светильника, а холл показался непривычно пустым и убогим. Картинки на стенах были выключены, слепо глядели серые экраны. На стойке, за которой обычно сидела веселая толстушка Шейла, стоял букетик черных фиалок, а рядом висело нечто длинное, отливающее золотом, одним концом закрепленное на подвешенной к потолку рейке. Я тупо глядел на непонятную штуку. Легкое полотно, состоящее из отдельных волокон, завитых в колечки… Да это же материны волосы, состриженные и повешенные при входе в дом – знак полного, бесконечного траура. Доктор Ливси едва уговорил ее не стричь волосы, когда погиб отец. А теперь, значит, не убедил.
С какой стати мать меня похоронила? Я двинулся из холла в левое крыло, к ее спальне.
Коридор освещали багрово-красные светильники, имитирующие горсти раскаленных углей. В этом красноватом сумраке беззвучно отворилась дверь, и из комнаты матери вышел доктор Ливси. Застыл на месте.
Я был потрясен. В доме траур, а они… Да я рехнулся! Дэвид Ливси – врач; видно, матери совсем худо, раз он дежурит возле нее ночью.
– Джим? – спросил он шепотом.
– Я.
– Живой?
– Да.
Он разглядывал меня, словно не верил. Черные глаза были обведены усталыми тенями и казались огромными, в пол-лица. Смоляные волосы прихвачены ремешком с петельками для перьев Птиц, которые крепятся у висков. По три перышка с каждой стороны, опущенные вниз. Траур.
– Доктор Ливси! Как мама?
Он метнулся ко мне, сгреб в объятия, стиснул так, что я охнул.
– Живой, – выдохнул он. – Черт бы тебя побрал! – Доктор отстранил меня, крепко держа за плечи, вгляделся в лицо. – Джим?
– Ну да, – я высвободился из его железной хватки. – Как вы тут?
– Вернулся, – потрясенно прошептал доктор. – Слава богу…
Уже на следующий день я готов был пожалеть, что возвратился.
Наш местный полицейский Гарри Итон и прибывший из города капитан Данс допрашивали меня на втором этаже «Адмирала Бенбоу», в малом холле. Здесь журчала и звенела вода: скатывалась по каменным уступам стен, играя нитями водорослей, звонкими каплями срывалась с голубых ледышек на потолке, кипела в круглом фонтане. На самом деле это разноцветный пластик, а воды чуть-чуть, но красиво.
Полицейских вода раздражала. Капитан Данс то и дело проводил ладонью по рыхлым, обвисающим щекам, словно влага оседала на лице, а Гарри обтирал свою фуражку, которую держал на коленях. Черная поблескивающая ткань полицейских мундиров и впрямь казалась влажной.
– И все-таки, Джим, потрудись вспомнить, – говорил капитан, глядя на меня холодными, редко моргающими глазами. – Мы должны знать, что произошло и как. Из заповедника исчезли одиннадцать егерей, и ты единственный, кто вернулся.
– Один-единственный, – значительно подтвердил Гарри.
– Я ничего не помню, – в который уже раз повторил я.
Выстрел из станнера, крики метавшихся Птиц, желавший стать работорговцем охотник, падение в полную мрака и золотых мушек бездну, берег моря, лунный свет на камнях, вопли застрявшего меж валунов Дракона – все это было смутным, нереальным, как будто произошло в далеком сне. Вернее, в кошмаре, от одной мысли о котором меня начинало тошнить. С самой первой ночи, с ночевки у костра, я не думал о тех событиях. Полицейские, заставлявшие это вспоминать, были мне отвратительны; я едва сдерживался, чтобы не нахамить.
Капитан Данс мне не верил.
– Десять человек бесследно исчезли.
Меня гипнотизировали его холодные неподвижные глаза. Блеклые волосы были прихвачены таким же ремешком, как у доктора Ливси, и в петельки у висков вставлены траурные сизые перышки. Странно было их видеть на приезжем: это местный обычай, а не городской.
– Десять человек, – повторил капитан. – Есть ли надежда, что они живы и еще кто-нибудь возвратится? Джим, подумай как следует и расскажи.
Я чуть не заорал на него. И шепотом ответил:
– Не помню.
С трудом подавил приступ тошноты, подкатившей, будто я сдуру наелся ядовитой чернь-ягоды. Откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул.
– Капитан, он весь белый, – заметил наблюдательный Гарри и подался ко мне. – Джим, ты боишься? Брось, парень. Не так уж велика твоя вина. Ты ведь не знал, чем это кончится, а?
О чем он? Какая вина?
– Джим, – Гарри доверительно положил руку мне на плечо, – это ведь ты их научил, как поступить. Заставить егеря собрать стаю Птиц, увести ее подальше. Ведь вы, егеря, часто так делаете, верно? А тут из засады охотничек: хлоп – в егеря. Вторым выстрелом хлоп – по Птицам. Птиц – в мешок и увозят. А как обходятся с егерем? Твой примчавшийся зверь спутал им карты, и вас обоих пришлось временно убрать. Правильно я говорю? Правильно, – сам себе ответил Гарри, откидываясь назад и обтирая ладонью казавшуюся влажной фуражку. – Джим, тебя не винят в смерти… – он запнулся, бросил взгляд на капитана, – в исчезновении остальных егерей. Я верю, что ты этого не видел и не участвовал. Но ты должен описать злоумышленников, их оружие и транспорт. Это даст хоть какие-то зацепки, и мы поймем, где искать людей.