Завещанная река - Анатолий Знаменский

– Так что ж, по-твоему, Лукьян? Так-таки и будем сидеть сложа руки, пока Долгорукий казаков искореняет, ноздри рвет? Баб с детишками батожьем порет?

– Про Стеньку забывать не след, говорю…

– Стенька с разбоя начинал… Нынче обиды не те, атаман!

– Побить надо князя! – повторил свое Зерщиков.

– Ты, что ли, пойдешь на это дело? – ощерился атаман.

– Кондрат пойдет! – ляпнул вгорячах Илья и тут же спохватился. Понял, что чересчур напрямую выпалил тайное слово. – Кондрат у нас походный атаман! А ежели на то дело, так и я готов!

Тихо стало в атаманской горнице. Замолчали надолго. Думу думали. После Булавин поднялся в рост, сказал твердо:

– Этого дела я другому не уступлю. Дело святое.

Солеварни у нас отняли, гультяи голодные давно топоры точат… Но – уговор, атаманы, дороже денег! Коли на такое дело идти, всем стоять крепко, а коли умирать, так заодно! По вашему приговору за вольный Дон постою.

Мутные лики с икон старого письма смотрели из угла через желтые огоньки лампад, все видели. Еще круче загустела тишина.

Атаман Максимов дрожащей рукой ворот расстегнул, оголил волосатую грудь и пляшущими пальцами нашел пропотевший шнурок гайтана. В ладони его сверкнуло восьмиконечное золото.

– Слово дадено, – сказал атаман. – На великое дело идем, на спасение войска и всего Тихого Дона сверху донизу… Целуйте крест на верность и правду… – и первым прижал к толстым губам малое христово распятие, перекрестился двуперстно, истинно.

– Целуйте! На верность богу и правде!

Илья Зерщиков истово перекрестился, схватил крест. Облобызал атамана. Третьим приложился Кондрат, после вернул крестик Максимову, шапку надел.

– Благослови бог почин! – сказал кратко.

– Благослови бог! – подтвердил Зерщиков.

– С богом! – кивнул атаман. – В добрый час!

И дверь хлопнула, за окном звякнул цепной чумбур Кондратова коня, а потом ударили по каменистой тропе горячие копыта, сдвоили на галоп. Погнал Булавин своего рыжего к станице Бахмутской.

Атаман принес вина, налил две чарки. Сказал хмуро:

– Выпьем, Илюха, за удачу. Начало, оно всегда трудное, да и конец в таком деле мудрен. Ныне вся жизнь на кон поставлена…

– Поглядим… Первая пороша – не санный путь, – уклончиво сказал Зерщиков. И выглушил чару до дна, рукавом утерся. – Вестовых-то в верховые городки не забудь послать, Лукьян, чтобы знать нам, как оно там обернется. Своих людей верных – Степку Ананьина либо Тимоху Соколова правь. Теперь надо ухо востро держать!

– То сделаю…

И еще выпили.

Атаман закручинился, хмелем ту заботу начал заливать. На лихое дело они пошли.

А был ли другой у них выход?

Нет, не было…

После три дня и три ночи у себя дома Илья хлестал ярое вино, не просыпался. Забытья искал, бога молил за Кондратову удачу. После еще целую неделю смурной ходил по двору, работников шпынял.

Однако время шло, дождался-таки добрых вестей. Поползли слухи, что будто бы на Верхнем Донце тот стрелецкий отряд в тыщу голов вместе с воеводой Долгоруким по божьему промыслу, то ли дьявольскому умыслу, но целиком в землю провалился, в тартарары. Ни концов, ни следов не оставил…

И как только дошли те слухи до хутора, отрезвил себя Илюха, заперся надолго с Ульяной, помолодел от радости. Вымещал на ней недавнее безделье. Жадная на ласку татарка радовалась, слезами рубаху обмочила.

– Чтой-то ты, родный, будто помолодел на те двадцать лет, будто в первую ночку озоруешь… – целовала она Илью с прикусом.

– И верно, что помолодел я, главное дело всей жизни моей начало вершиться! Погоди, вот вернусь из Черкасского, добрые вести привезу!

Сам велел чалого коня седлать, резвого на ноги. Коня подвел на этот раз старший табунщик Мишка Сазонов.

– А где Шмель? – спросил Зерщиков.

– Да тоже пропал куда-то, – сказал Мишка Сазонов. – Другие гультяи бают, что в Бахмутский городок побег… Там у Булавина их собралось теперь видимо-невидимо!

– Ах, чертово семя! – выругался Зерщиков и пригрозил Мишке плетью: гляди у меня!

Влетел в седло, только сухая, осенняя пыль поднялась.

Растревожило его исчезновение Васьки Шмеля. Что ж это будет, ежели все работные гультяи дела бросят, к Булавину побегут?

А у Лукьяна Максимова на этот день голова трещала, он обмотал ее мокрым полотенцем, на свет не хотел глядеть.

– Слыхал? – спросил он Илюху, едва тот успел переступить порог атаманской горницы.

– Нет, ничего пока не слыхал, – схитрил Зерщиков. – Я ж на хуторах обретаюсь нынче, далеко от людской молвы!

– То-то ж, что на хуторах!

Атаман был сам не свой. За голову обеими руками держался.

– Царские ярыжки в Москву побегли с доносом, не удалось наше дело втихую. Быть беде, Илюха!

Зерщиков глядел чертом, никакой беды над собой не чуял.

– Чего горевать, атаман! Кондрашка свое сделал, теперь за тобой очередь.

– То-то, что за мной! Мне за вас, дьяволов, нынче ответ перед царем держать!

«Это и я думал! – порадовался в душе Илюха. – Либо тебе, либо Кондрашке, а уж на шворке висеть…»

– То-то глупой ты, Лунька! – сказал Зерщиков. – Я-то думал, что ты с головой! Да теперь токо нам и повеселиться!

У атамана мокрое полотенце сползло на глаза, он его за конец сдернул, швырнул под лавку.

– Чего мелешь, Илья? Без твоих шуток голова кругом идет!

– Голове, ей положено на месте быть, чтобы о делах мозговать, – непримиримо сказал Зерщиков. – Ты сам-то, ай не сообразил, как надобно теперь исделать?

Атаман глянул на него исподлобья, испуганно, будто зимним ветром его ознобило.

– Чего надумал? – спросил он, не разжимая зубов.

– Мое дело – сторона… – опять схитрил Зерщиков.

– Ах, чертов лазутчик! Говори, не тяни за душу!

– Ты попервам загадку отгадай, Лукьян… – сказал Илюха, кося глазами. – Ежели по троих веревка плачет, так что двоим-то делать?

– Ты – что это? Что удумал, бес?!

– Да ничего я покуда не думал, а теперя приходится…

Атаман начал по горнице ходить из угла в угол, рыжий ус в рот заправил и прикусил. На лампадки оглянулся со вздохом.

– Крест целовали… – задумчиво сказал он.

Зерщиков стоял у подоконника, спиной к атаману, на свет белый смотрел. Не хотел света лишиться.

– Крест мы за войско целовали, за спасение, Лукьян…

И больше ничего не сказал лишнего.

Атаман волохатую голову обхватил растопыренными пальцами, стонать начал. Никак не мог он решиться на такое дело. А Зерщиков не вытерпел, припугнул:

– Гляди, Лунька! Не завыть бы тебе волком за овечью простоту! Время не терпит! Тут либо пан, либо пропал!

– О-о, господи! Чего делать-то? Царю челобитную писать?

– К царю с пустыми руками не ходят…

– Так чего же ты удумал, песий сын?

– А чего мне думать? Ты – атаман, ты и думай, как войско спасать. Долгорукого нету, избавились. А дальше перед государем надо оправдываться…

– Неужто Кондрашкиной головой?..

– Грех да беда на кого не живут, Лукьян! Решай! У Кондрата ныне триста беглых гультяев да десяток станичников верных, сила покуда малая, окромя ножей да сабель, ничего нет. Ну, может, еще дубье… Ежели успеешь, с тысячью казаков шутя возьмешь его и кровопролитья не будет. А царь за то усердие вины наши простит и Дон в покое оставит, – твердо и прямо глядя на Лукьяна, сказал Зерщиков. – Токо медлить никак нельзя, потому что беглые к нему гужом валят, через неделю их до тысячи будет, а то и больше. Труби поход! Круг собирай! А от Кондрашки на кругу отступись, как от изменника Дону, тогда и царь тебе поверит!

Дьяк исписал второй свиток, песочком присыпал и в трубку свернул. Отложил к дальнему подсвечнику. Спросил с леностью в голосе:

– И скоро ли тот отряд вы собрали?

Илюха в жутком бреду висел на дыбе, вывернутые руки торчали непривычно кверху, словно окороченные оглобли. Голова низко свисала, слипшиеся потом и кровью волосы закрывали распяленные от боли и ужаса глаза.

– Ско… – прохрипел он и подавился клейкой слюной. Пена изо рта пошла.

– Снимите его, – сказал дьяк.

«За измену правде пытки не бывает…» – с облегчением успел подумать Илья.

Бросили его на широкую скамью, окатили холодной водой. Он прозрел заново, увидал непочатый свиток на столе, две чадящие свечки. А за столом увидал не дьяка, а черта рогатого с козлиной бородкой, как у приказного. Черт оберегал от него какой-то заповедный вход – в рай, не то в преисподнюю.

– Ведомо ли тебе, вор, сколь домовитых казаков в том полку было? – спросил черт голосом приказного.

– Семьсот… – тупо кивнул Илья.

– Как же атаман Максимов не взял в тот раз вора Кондрашку? Сила-то на его стороне была?

– На его…

– И сеча промеж ними была?

– Не ведаю… Може, и была…

– Почто же вор Кондрашка ускользнул от кары справедливой в тот раз?

– Заговоренный он был. Галкой летал…