Наше величество Змей Горыныч - Ирина Боброва

Мальчик был. И если бы небожители поспокойнее были да порассудительнее, они быстро нашли бы его, но тогда бы не было этой истории. Не будем гадать, что бы тогда было, – раз история случилась, значит, о том в Голубиной Книге написано. Или на роду.

А на роду лукоморского царя Вавилы было написано, что не видать ему сына как своих ушей. Давно старый волхв составил предсказание, раскидывая на траве у капища птичьи кости, и доложил Вавиле, что разрешится от бремени царица Ненила дочерью. И что будет дочь та ликом прекрасна, умом сильна да мастерством искусна. Но царь Вавила, несмотря на предсказание, все равно верил: будет у него сын, а у царства Лукоморского наследник!

Именно поэтому, когда пришло царице Нениле время родить, метался он из угла в угол по тронной зале в большом волнении и беспокойстве. За ним толпой ходили бояре. Иногда царь-батюшка резко останавливался, и тогда бояре не успевали притормозить и падали друг на друга. Царь Вавила мгновение стоял, прислушиваясь к крикам жены, потом снова начинал носиться" из угла в угол, и бояре, вскакивая на ноги, пускались следом.

– Скоро ли? – Этот вопрос звучал уже сотый раз, но ответ был неизменным.

– Нет еще, царь-батюшка! – отвечал воевода Потап, дежуривший на втором этаже у двери в царицыну опочивальню.

Наконец царский терем огласил тонкий писк, похожий на мяуканье котенка.

– Сын!!! – вскричал измученный долгим ожиданием отец.

– Никак нет, царь-батюшка! – остудил его радость воевода.

– А кто ж тогда? – Глаза у царя и без того были выпучены, а тут от удивления из орбит прямо-таки выкатились.

Корона съехала на озадаченно наморщенный лоб и закрыла глаза – Вавила стоял задравши голову и приплясывал от нетерпения.

– Дочка! – радостно гаркнул Потап, передавая царю добрую весть.

Снова приоткрылась дверь царской опочивальни, и повитуха под тонкий писк ребенка что-то сказала.

– Еще один младенец! – взревел Потап, улыбаясь так, будто это его дети появились на свет.

– Сын?! – дрожащим от волнения голосом поинтересовался царь.

– Нет, царь-батюшка, – доложил Потап.

– Да кто ж тогда?! – В голосе царя звучало искреннее недоумение, он даже имя для наследника придумал, всей думой боярской думали, выбирали. А как теперь девок называть, спрашивается? Снова по три дня заседать? На каждую, между прочим.

– Еще одна девка! – гаркнул Потап, передавая повитухины слова вниз, в тронную залу.

Царь Вавила утер слезу, бояре зашептались – кто радостно поздравляя царя, а кто злорадствуя, что наследника и сына Вавиле не дождаться.

Дверь открылась в третий раз, и озадаченный Потап, неуверенно взглянув с лестницы на не менее озадаченного царя, снова гаркнул:

– Третий ребенок!

– Сын?!! Сын, Потапушка?!! – с трудом проговорил Вавила вдруг охрипшим голосом. Он еще надеялся, что у него будет сын, а значит, наследник царства Лукоморского.

– Опять девица, – ответил Потап, подумав, что зря надеялся стать наставником и воспитателем царевича в ратном деле.

Из царской опочивальни вышли мамки да няньки и вынесли три орущих свертка. Царь Вавила, едва взглянув на дочерей, понесся к жене. Он рванул дверь, переживая за царицу, перенесшую столь трудные роды, – шутка ли, тройню на свет произвести?! И замер, встав как вкопанный. Навстречу ему из открытой двери вырвался громкий младенческий крик, совсем не такой нежный, как пищание дочерей, а наоборот – очень властный и голодный. Не веря своим ушам, царь Вавила ступил в опочивальню и, едва дыша, приблизился к постели, на которой крепко спала утомленная родами царица. Рядом с ней на одеяле из гагачьего пуха копошился еще один младенец. Вавила поднял его на руки. По сильному маленькому тельцу пошла дрожь, и малыш пустил тонкую струйку в лицо папаше. Тот, даже не думая отворачиваться, благоговейно прошептал:

– Сын… – и, выбежав на лестничную площадку, поднял писающего ребенка над головой. – У меня сын!!! – закричал он, не замечая, что бояре стоят плотной кучей, не смея пошевелиться.

Они с тоской смотрели на свои дорогие кафтаны, которые наследник Лукоморского царства безнадежно портил, продолжая писать.

Но когда взошло солнце, радость сменилась горем. Не выдержав трудных родов, умерла царица Ненила. Тихо скончалась, во сне. Улетела душа ее в райские сады, и оттуда смотрела царица на своих деток.

Незадолго до событий, что случились в царском семействе, совсем в другом месте произошла другая история.

В каменных чертогах, которые мрачной громадой высились в центре Пекельного царства, было на удивление тихо и темно. Но темнота эта была непростой – темнота эта светилась и переливалась всеми оттенками черного цвета, каких под голубизной неба в поднебесных государствах и не увидишь. Тихо было потому, что старый Вий – князь и правитель подземного царства – как всегда спал. Остальные обитатели полетели на ежегодный праздник, во время которого проводились и шабаши на Лысой горе, и массовые пуганья людей в странах земных, и турниры да схватки с героями в поднебесной стране. Ходили слухи, что какому-то особо ретивому Волоту удалось в один из таких дней навести смуту в самом Ирие – саду райском.

Кроме храпящего Вия в подземном дворце присутствовали еще двое, и в отличие от хозяина темного царства эти двое спать и не собирались. То были Усоньша Виевна, любимая дочь подземного царя, и нянька ее, старая Буря-яга, приставленная заботливым Вием к неразумному чаду.

Само «чадо неразумное» звалось великаншею и было ростом два метра с половиною – пока. Пока, потому что не вступила Усоньша еще в ту пору, когда женщина расцветает да соком наливается, – подросток голенастый, нескладная, что твоя птица журавель. Но уже в столь нежном, отроческом возрасте была единственная дочь Вия первой красавицей в царстве темном Пекельном. Уже сейчас угадывалась сила немереная в мощных руках девицы, а плечи обещали раздаться еще на метр, а то и на все полтора. Голова Усоньши была увенчана острыми рогами, вокруг которых топорщилась жесткая щетина волос. Лицо красы ненаглядной было черно, как сажа печная, нос широкий, ноздри раздутые – ну рыло свиное, да и только, а переносицы нет. К тому месту, где должна быть переносица, скатились глаза – тоже черные, на рубиновой красноте белков. Глаза у Усоньши, согласно канонам красоты Пекельного царства, сильно косили, то разбегаясь к огромным лохматым ушам, то сбегаясь обратно к носу. Но гордостью Вия была не красота его дочери, а ее правильный характер да примерный нрав. Как и полагается воспитанной девице, по поводу и без оного сносила Усоньша Виевна головы направо и налево, устраивала пытки кому ни попадя да умыкала все, что оставлено было без присмотру.

Сейчас дочка подземного царя сидела на троне, сложенном из человеческих костей, и от нетерпения притопывала огромной ногой. Лапищи ее так сжали подлокотники трона, что мебель не выдержала и рассыпалась мелкой костяной крошкой. Причина для нетерпения была веская – в этот темный праздник полагалось гадать, чтобы суженого-ряженого увидеть. И, по мнению Усоньши, старая нянька слишком долго возилась с приготовлениями.

– Ох и красив же жених твой будет, рот его большим будет, зубы острыми будут – в три ряда… – говорила Буря-яга, не прерывая своего дела. Шибко ей хотелось дитятко порадовать. Старая ведьма за воспитанием Усоньши Виевны с самого рождения следила и привыкла все ее желания немедленно выполнять.

– Ох… – Великанша Усоньша от восторженного предвкушения закатила глаза, от волнения на лбу выступил горячий пот. И было отчего заволноваться – трех рядов зубов не было даже у Юши Змея Мощного, а Юша считался первым парнем в Пекельном царстве.

– Три, три, и все острые, – подтвердила нянька. – И рога у него будут ветвистые, и копыта на ногах крепкие. И гребень костяной меж рогов и до хвоста по всей спине…

– А грива? А хвост? Хвост-то какой будет?! – вопрошала Усоньша, высунув длинный язык.

– И хвост будет – длинный-длинный хвост, – приговаривала Буря-яга, устанавливая на столе темное зеркало, а возле него две черные свечи, замешанные на крови нетопыря.

На зеркало, так, чтобы в любой момент можно было прикрыть его гладь, она набросила кусок человечьей кожи, которая в делах ворожейных просто незаменима. Перед зеркалом поставила чашу с кровью. Усоньша самолично утопила в крови пару мышей и черную кошку, предварительно легонько придушив ее.

Тут за окном замка что-то зашумело, захлопали ставни, застучали по стеклам кулаки. И Усоньша Виевна, и нянька ее, Буря-яга, были очень любопытны. И, потакая своему болезненному любопытству, они кинулись посмотреть, что же там такое случилось. Свесились из окон по пояс, стараясь разглядеть причину переполоха, а потому не видели, как проскользнул в комнату злоумышленник. Был он высок ростом. На белом и румяном лице плутовски сверкали синие глаза. Золотые кудри украшал венок, сплетенный из синих, под цвет глаз, васильков. Звали молодца того Усладом, и очень уж он до шалостей всяких охоч был. А шалости эти, будучи от рождения талантливым подстрекателем, братец его планировал, Ярила. Это он сейчас, прикинувшись невидимым, за окном шумел, отвлекая великаншу и ее няньку.