Середина земли - Артур Кинк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Верующий? – спросил он меня, указав на шнурок на шее.
– Не совсем. – я достал из-под футболки жетон с личным номером и Тихон оживился.
– Бог войны – самый честный и самый бескорыстный бог. Ему всё равно кто ты, с чьей женой ты спишь, какой рукой вытираешь жопу и носишь ли шляпу. Его церкви повсюду, а в них нет золота, витражей и поборщиков.
– Война не бог. Это скорее дьявол.
– Если считаешь его дьяволом, зачем служишь ему?
– Я не бывал на войне. Я защищаю от неё свою родину и сохраняю мир и покой.
– И он тебя за это ни капли не судит. Не провозглашает еретиком и не отправляет на вечные муки. Ведь, когда придёт час, ты отправишься в его храм и прольешь там кровь своих врагов. – Тихон немного улыбнулся и принялся тарабанить в окно с новой силой.
– Иду я, не глухая. – послышалось из-за двери и после непродолжительной возни с замком и цепочкой, на порог вышла классическая старуха в шлепанцах и вязанной шерстяной кофте. Галя была хоть и старой, но наиболее приятной из всех жителей. Морщинистое загорелое лицо, седая шевелюра, крупный старческий нос. Бабка как бабка. Ничего отталкивающего или жуткого.
Она поставила на железный бачок запотевшую бутылку самогона, и Тихон протянул ей деньги.
– В руки не дают! Клади! – прикрикнула бабка. Тихон положил двести рублей на бочку и забрав свою покупку, пошёл за калитку. Сколько мы не пытались поздороваться, она нас не слышала, или делала вид, что не слышит, пока макушка Тихона не скрылась из виду.
– Ты, сынок, наверное, Антоша? А ты кто? – спросила бабка.
– Я друг его. Женя. – громко, наклонившись к уху старухи прокричал я.
Похоже, Антона здесь ждал не только Андрей. И это меня крайне настораживало. Арендодатель Андрей, который так ждал Антона одного, теперь старуха.
– Чего вам, сынки? Что нынча молодёжь пьёт? Лимончелла есть. На шишках еловых. Хлебная. На бруньках. Бражка есть. Малина, рябина, смородина. Двести рублёв. Вы с Тихоном поаккуратнее. Он дурной. Трезвый то, тише воды ниже травы, а как жало смочит – туши свет. Обычно Алёнку ко мне гоняет, бабу свою. А когда сам выходит, кулаками помахать мастак. Ты то, сынок, его с одного удара положишь, а ты, Антоша не лезь к нему лучше. Худой вон какой. Не ешь ничего?
– Ем. – скромно ответил Антон.
– А, по-моему, другу подкладываешь. Девки таких боятся, что сверху залезут и кости сломают! Не болеешь ничем?
– Нет. Нам самый обычный сэм. И браги. Сладенькой, но не приторной. И морсику какого-нибудь, для запивки. Если есть, бабуль.
– Всё есть. Морс полтинник литр. И возьмите пирогов. Бесплатно. С ливером. Домашние. Свежие. Небось в своём городе едите одни гамбургеры. Я стряпать люблю. Но мне много нельзя. Кишки то уж старые. Мужиков угощаю. Они мне дрова наколят, воды принесут, а их вкусненьким побалую.
Антон к пирогам был равнодушен, а когда увидал бутылку, так вообще о еде забыл. А я был не прочь поесть что-то кроме заварной лапши. Никогда не понимал стариков, что считают гамбургеры хуже пирогов. В обоих есть тесто и мясо. Они жирные, жареные, вредные, но, собаки, очень вкусные. Мы заплатили и вернулись в дом. Я нашёл ведра в подвале, принёс воды и накипятил. Вода из местного колодца была отвратительная. Мутная, вонючая, а если начинать её нагревать, то по всему дому разносился болотный смрад. Антоха, за своей писаниной перекинулся со мной парочкой слов, мы перекусили, и я отправился к железке, чтобы позвонить командиру. Настроение командира обычно имело два агрегатных состояния. Самодур-мудак и нормальный мужик. Мне повезло попасть ко второму, и он сказал мне забить и поставить приезд, когда смогу.
Пока я разговаривал по телефону, семеня туда-сюда, чтобы поймать лучший сигнал, а не слушать заикающуюся и прерывающуюся речь, я заметил, что железная дорога, что проходит здесь не используется. Шпалы ушли глубоко в землю, некоторые фрагменты рельс отсутствовали и всё поросло высокой травой. Когда этот маршрут закрыли? Пять лет назад? Десять? А может и пятьдесят.
По дороге обратно мне попалось ещё несколько мужиков. Менее приветливых, чем Андрей или старуха Галя. Почти все они были мои ровесники, хоть и выглядели старше. Они сказали, что возвращаются с охоты. Их слова подтверждал мешок, из которого торчали уже освежёванные лапы, неизвестного животного, но точно крупнее зайца. Чем занимались здесь кроме охоты, я так и не смог понять. На моём пути мне не попалось ни одной скотины. Ни коровы, ни свиньи, ни курицы. Ни одной грядки картошки или моркови. Ни одной машины, мотоцикла, трактора или другой техники.
То, что охота, была единственным промыслом местных, тоже казалось странным. Если они зарабатывают этим на жизнь и кормят себя, то почему бы ни приобрести хотя-бы простенький грузовичок от нашего автопрома, для перевозки туш. На чём они добираются в город? Кто привозит им одежду, предметы гигиены, лекарства и прочие промышленные товары, необходимые для жизни? Неужели загадочный маршруштчик – Толян, их единственная связь с внешним миром?
Это была не единственная странность. Во-первых, отсутствие детей и подростков. Каждое лето я проводил в деревне у бабушки и деда, и знаю, как там проводит время ребятня. Мы катались на велосипедах, купались в реке, гоняли мяч прямо посреди улицы, строили шалаши из мусора, носились между домов в любую погоду. Здесь же не было никаких признаков детей. Ни брошенных мячей, ни великов ни кукол.
Во-вторых, женщины. За всё время я видел больше десятка мужчин и всего двух женщин, одна из которых была глубокой старухой. Не может же всё население быть бобылями-холостяками или, прости господи, гомосексуалистами.
В-третьих, ни в самой деревне, ни в округе, на расстоянии видимости, я не заметил церкви, или её подобия. Ни на ком из местных я не видел креста или кольца «спаси и сохрани». Так же их не было над дверями изб, что было странно для меня. На Урале, во всех деревнях, к религии относятся трепетно. Там много православных или староверов, а свадьбы обязательно проходят с венчанием. Даже при советском атеизме, в деревнях сохраняли христианские традиции, прятали целые иконостасы в подполах, носили кресты и делали в домах красные углы. Намёков на буддизм, который не на последнем месте в Забайкалье, я
