Берцик. Новая жизнь - Татьяна Доброхотова

– Получается, я уже никогда ничего не вспомню?

– Нет, я склонен думать, что память обязательно вернется. Весь вопрос когда. Сколько уйдет на это времени? Медицине известны случаи, когда требовались десятки лет.

– Вы хотите сказать, что мне тоже придется ждать….

– Нет, я думаю, в вашем случае все произойдет раньше. Но конкретные сроки назвать затрудняюсь. Более того, скажу прямо. С точки зрения медицины, молодой человек, вы совершенно здоровы. А вот почему не возвращается память, об этом мы знаем мало, здесь очень часто не только медицинская проблема, я бы сказал, чаще, чем хотелось бы. Но она вернется, обязательно. Это может произойти в любой момент, и по тысячи причин. Еще один стресс, радость или горе, испуг, удивление. Или просто проснетесь как-нибудь утром и поймете, что все прошло. А может, воспоминания будут приходить постепенно, одно за другим, пока не сложится цельная картина. Никто вам не скажет, как это случится и когда.

В палату Берцик вернулся не в самом лучшем расположении духа. Невнятные объяснения профессора совсем не убедили его. Сосед Вацлав, искренне переживающий, и достаточно уже уставший от мрачности и подавленности своего приятеля, тут же приступил с расспросами. Узнав, что в прогнозах профессора ничего нового не появилось, он тут же принялся утешать Берцика, как делал уже не раз:

– Ну и ладно, наплюй. Ты здоровый, крепкий мужик. Руки, ноги целы. Голова тоже на месте. Что ты все переживаешь? Ты живи просто, не думай ни о чем. Все же тебе говорят, что память вернется. Просто надо подождать. Тебе бы в костел хорошо сходить, помолиться за себя. Знаешь, когда трудно – помогает. Я по себе это знаю, давно уже. Сейчас вот оправишься немного, подлечишься, и давай, приезжай ко мне на ферму. Рабочие руки там всегда нужны. И воздух у нас, знаешь какой, сразу на поправку пойдешь. Еще самочки эти. Как я за них переживаю! Дочка, правда, говорит, хорошо все. Все десять живы-здоровы.

– Спасибо тебе, Вацек за заботу и утешения. И за приглашение на работу тоже. Я, может, и воспользуюсь. Деваться-то все равно некуда. Мне вообще везет сейчас на хороших людей. Не знаю уж, как раньше было. Что бы я без вас всех делал – просто не представляю.

– Ничего. Ты не грусти, главное, наладится все. Ну что, может, партейку в шахматы?

– Давай, конечно.

Вот и в шахматы он тоже играл совершенно спокойно и уверенно. Кто, где, когда научил его этой игре? Гадать бесполезно, да и, получается, не так уж обязательно.

Слова фермера о том, что ему стоит сходить в церковь помолиться, запали Берцику в душу. Вот еще одно место, где он непременно должен побывать. Интересно, какие взаимоотношения с религией были у него в прошлой жизни? Крещен ли он? Верил? А сейчас? Странно, что такие мысли не приходили ему в голову раньше. Сейчас бы он, вероятно, назвал себя религиозным человеком. Без веры в его положении совсем плохо может быть, нельзя. Впрочем, просто надо сходить в костел и посмотреть, какие чувства он испытает там, внутри.

Через день Вацлава выписали, и он отправился к своим цветам, шиншиллам, жене и дочке. На прощание они обнялись как близкие друзья. Берцик пообещал не забыть сделанное ему предложение и после выписки тоже отправиться на ферму. Вторую кровать в палате теперь занимал совсем молоденький паренек, который целый день трепался по мобильнику со своей девушкой или слушал музыку через наушники.

Берцик тоже закончил все положенные ему процедуры, и теперь с ним работал психолог, стараясь прояснить, собрать как можно больше информации о нем: что именно он помнит и знает, какими навыками и умениями обладает.

Его психологом оказалась женщина лет тридцати, невысокая плотная блондинка с темно-карими глазами и замечательной улыбкой. Улыбка – было то, на что он сразу обратил внимание. Она появлялась постепенно. Сначала что-то мелькало в глубине темных глаз, потом неуловимо менялось лицо, становилось каким-то ожидающим, предвкушающим. И только потом весело растягивались губы. В ответ тоже хотелось обязательно улыбнуться, ответить тем же. Звали психолога Дитой. Это имя очень подходило ей, оно тоже было веселым и улыбчивым, как и его обладательница.

Самый первый день их начался с того, что Дита попросила его рассказать все, что он знает о себе. Слушала она внимательно, аккуратно вписывая что-то на лежащий перед ней листочек. Только иногда, например, когда он добрался до того, как решил свести счеты с жизнью, она строго поджимала губы и осуждающе качала головой.

Когда он закончил свою совсем недлинную историю, Дита принялась задавать вопросы.

– Вы рассказали, что со своим другом сначала разговаривали по-английски. Значит, вы знаете хотя бы один иностранный язык. Насколько хорошо вы владеете английский?

– Точно я не могу сказать, там мне хватало, мы нормально понимали друг друга.

– Хорошо. А как вам кажется, знакомы ли вы с другими иностранными языками? Посмотрите вот на эту карточку, вы понимаете, что здесь написано?

Так постепенно, вместе, они установили, что Берцик еще знает немецкий, хоть и значительно хуже, чем английский, и даже слегка понимает французский, но уже совсем на простом, почти школьном уровне.

Очень заинтересовала Диту историю с гитарой. Медленно, никуда не торопясь, она вытягивала из него то, что даже сам он не знал о себе. Да, он поет, и очень прилично, причем может спеть и ноты. Совершенно очевидно, когда-то его этому учили специально. Не исключено, что это было его профессией. Кроме гитары, он играет еще и на фортепиано. Но нельзя сказать, что степень его владения инструментами высока. Вряд ли он концертировал. Но его знания инструментов достаточно для простого аккомпанемента. Так в анкете, которую заполняла Дита, появился плюсик напротив его музыкальных навыков.

Однажды психолог протянула ему плотный лист картона и мягкие карандаши, попросив нарисовать что-нибудь. Сначала он с недоумением воззрился на нее. Но она спокойно улыбалась его взгляду. Потом провел первую линию. Затем вторую, третью, десятую. Через полчаса с картонки на них смотрела еще одна Дита. Настоящая же захлопала в ладоши:

– Я так и знала. Все тесты свидетельствовали, что ты должен уметь рисовать. Я не ошиблась! Можно я возьму это себе?

Сделанное открытие вызвало недоумение у него самого. Рисует, значит. И что? Кем же он был? Художником? Или певцом? Непонятно ничего. И скорее всего, не очень нужно в той жизни, что его ожидает.

Еще они выяснили, что Берцик умеет водить машину. Но это знание оказалось и вовсе бесполезным, потому что получить права сейчас, в таком его сумрачном состоянии – нечего даже и думать. Это тоже объяснила ему Дита.

Следующие программы тестов были направлены на выявление его интеллектуальных знаний. Сразу стало понятным, что у него есть познания в области технических наук. Но на каком-то этапе все застопорилось, и сколько они не бились, так и не смогли докопаться, какова конкретная природа этих знаний. Дита объяснила ему, что это может означать, что знания его очень специфичны, касаются какой-то весьма узкой области. Или опять дает знать себя его амнезия. Именно тут может проходить граница того, что он не может вспомнить.

Бок о бок они проработали неделю, встречаясь каждый день и проводя достаточно времени вместе. Берцику нравилась эта женщина. Была в ней какая-то основательность и чисто женская доброта, не та, которая положена по профессии, а врожденная, естественная и неподдельная. Но и, конечно, не оставался он равнодушным к ее светлым легким волосам и мягкой постепенной улыбке.

Дита тоже, по всему видно было, увлеклась своим необычным пациентом. Не каждый день приходилось ей работать с теми, кто почти ничего не знал о себе, и скрупулезно, шаг за шагом, вытаскивать из самых глубин памяти информацию, скрытую от них самих. Она тоже эту неделю жила его жизнью, волнуясь и сопереживая вместе с ним.

В пятницу, когда они в очередной раз встретились в клинике, немного смущаясь и чувствуя себя не совсем ловко, Дита предложила ему в субботу совершить небольшую прогулку, объясняя это тем, что ей хочется показать ему еще раз Варшаву, может, все-таки он что-нибудь узнает там, знакомое для себя. И Берцик, конечно, согласился.

Крошечный красный Фольцваген Диты ждал его утром в субботу у ворот больницы. Они проехали по пустынным, из-за раннего часа выходного дня, улицам Варшавы, прокатились по набережной, по мосту через Вислу перебрались на левый берег в Старый город.

Это была совсем другая река, чем та, возле которой он не так давно опять начал жить. Широкая, спокойная, гладкая как зеркало. В ней вверх ногами отражались старинные затейливые постройки Старого города.

Оставив машину на стоянке, они вдвоем углубились в знаменитые Жолибожские сады. В парке никого не было, только редкие велосипедисты иногда проезжали по специально отведенным им дорожкам. Где-то в кроне деревьев щебетали птицы. Трава была совсем молодая, ярко-зеленая, а воздух наполнен ароматом цветущих растений. Здесь было спокойно, красиво, удобно.