Ангел, стоящий на солнце. Роман. Рассказы - Денис Гербер

Но более всего их удивил радушный приём Акбара. Отправляясь в самое логово иноверцев, иезуиты заранее были готовы принять мученический венец во славу Христовой веры; затем их настрой сменился неким недоумением: почему их, собственно, никто не режет?; и, как завершение череды благоприятствующих событий, – искреннее гостеприимство мусульманского правителя. Узнав, что к нему прибыли настоящие знатоки христианской теологии, падишах быстро расположился к португальцам. Религиозные и философские вопросы волновали его в это время больше всего. Император давно отошёл от политики нетерпимости и всё дальше отклонялся от традиционного ислама. Мусульмане и джайнисты, индуисты и буддисты – все обрели равные права под покровительством Акбара, и страна от этого, бесспорно, только выигрывала, постепенно превращаясь в сад без шипов.

Не мешкая, братья-иезуиты принялись рьяно участвовать в религиозных диспутах. Их проповеди были настолько страстными и убедительными, что Акбар попросил их сбавить пыл, дабы не разжечь настоящие волнения среди придворных. Местные богословы, конечно, отнеслись к приезжим враждебно, хотя и не шли на открытый конфликт из уважения к императору. После того, как миссионеры вручили браминам три роскошных библейских фолианта, те отблагодарили их весьма сомнительным подарком – шерпскими амулетами из мошонки буйвола.

По прошествии года «заморские мудрецы» совершенно прижились во дворце. Антони де Монсеррат овладел местными языками и стал изъясняться без помощи переводчика. По просьбе императора он даже принимал участие в воспитании принца и учил его латыни, в общем – вошёл в круг приближённых. Дружественные отношения были налажены. Великий Могол исправно выплачивал португальцам дань за выход к океану, признавая их морское господство, и был с ними более лоялен, нежели с голландцами или англичанами. Однако миссионеры решили пойти дальше. Перед ними забрезжила возможность обратить падишаха в христианство, а это уже сулило фантастические преимущества.

Интерес к «назарейскому учению» у Акбара и вправду не ослабевал; в то же время он не менее серьёзно рассматривал и другие религии. В своей столице император учредил ибадат-хана – молитвенный дом, посвящённый всем духовным поискам. Широкие реки ислама, мутные течения джайнизма и индуизма, звенящие горные потоки буддизма – всё смешивалось здесь воедино. «Где бы ты ни черпал воду, она всегда остаётся сама собой, различаются только источники», – говорил Акбар. Миссионеры наблюдали, как у них на глазах рождается новая религия. «Дин-и иллахи», или «божественная вера», как назвал её падишах, призывала к молитвам единому Богу, который лишь приоткрывает себя в отдельно взятых учениях. К традиционным индийским верованиям, таким образом, добавились христианство и зороастризм. На любые противоречия, которые нередко возникали, Акбар миролюбиво отвечал: «Только косоглазый не замечает того, что в середине».

Новое учение почти не распространялось за пределы дворца, однако и среди придворных случались разногласия. Кто-то категорично отвергал «божественную веру», другие же не только принимали её, но и видели в императоре нового пророка, призванного обновить ислам спустя тысячу лет со времён Мухаммеда. Некоторые шиитские общины уже называли Акбара «Скрытым Имамом», другие радовались, что стали свидетелями пришествия Великого Махди, который уничтожит зло и направит род человеческий на путь истины. Способствовало этой убеждённости и имя самого падишаха. Традиционное сочетание «Аллах Акбар» могло пониматься как «Аллах велик» и в то же время – как «Бог есть Акбар». Почитание достигло такого предела, что когда император получил во время охоты ранение в пах, несколько придворных буквально боролись за честь нанести лекарственную мазь на больное место. Удостоился этой величайшей почести мудрейший Абу-л Фазл.

Сам император не особенно настаивал на культе своей личности, но считал дин-и иллахи едва ли не главным достижением в жизни. «Счастлив, ибо прилагаю священное Учение, даю довольство народу и оттеняюсь большими врагами», – сказал он однажды.

А враги и вправду не заставили себя долго ждать. Пока иезуиты состязались в красноречии с местными мудрецами, на севере страны вспыхнуло восстание. Наиболее ортодоксальная мусульманская знать призывала народ ценой своей жизни защищать истинную веру, а один из шейхов издал фетву, предписывающую низложить падишаха как врага ислама. На роль императора у мятежников нашлась своя кандидатура – сводный брат Акбара Хаким, наместник Кабула и отчаянный пьяница. Видимо, так до конца и не протрезвев, Хаким с войсками двинулся на Пенджаб и овладел Лахором.

Когда известия с севера достигли Фатехпур-Сикри, император помрачнел. Собираясь в поход, он предложил поучаствовать в военной компании и братьям-иезуитам. Португальцы согласились – видимо, всё ещё лелея надежду обратить падишаха в свою веру. Растроганный этим согласием, Акбар пообещал построить шикарный мавзолей в случае, если гостям вдруг посчастливится умереть в бою за императора, однако миссионеры вежливо отказались и попросили, в случае такого нежелательного исхода, похоронить их по христианскому обычаю. «Одно другому не помешает», – глубокомысленно заметил на это падишах.

В 1581 году войска Акбара начали решительно подавлять мятеж. Они усмирили Бенгалию, быстро вытеснили пьяницу Хакима из Лахора и двинулись на восставшие пуштунские племена. Афганские воины оказывали наиболее яростное сопротивление – во-первых, потому, что надеялись посадить на трон Хакима, но главным образом оттого, что в бой шли все до одного одурманенные опиумом. Такой способ воевать давно стал у пуштунов славной военной традицией. Однажды им даже пришлось отменить войну из-за плохого урожая опиумного мака.

Конечно же, Акбару удалось взять и Кабул. Когда сводный брат предстал перед ним, падишах глянул на него, как на комара и, не удостоив и единым словом, удалился. В конце концов Хаким был только маской, за которой скрывались истинные враги. И вскоре императору удалось расплести все хитросплетения гнусного заговора, за которым, как оказалось, стояли не только мятежные джагирдары и шейхи, но и некоторые придворные вельможи. Акбар помиловал своего родственника и даже позволил ему дальше править Кабулом. Но спустя несколько лет пьянство окончательно доконало Хакима, и он, как выразился мудрейший Абу-л Фазл, «простучал в барабан смерти».

По возвращении в столицу иезуиты наконец-то начали понимать всю безнадёжность своих планов. Да, Акбар с удовольствием слушал католические мессы и мог пылко поцеловать Библию. Он отстроил в Фатехпур-Сикри великолепную часовню, но во время церемонии её освящения совершил странный ритуал. Сначала падишах торжественно осенил себя крестом перед распятием, а затем, к ужасу португальцев, не менее торжественно совершил руку, произнеся «Аллах Акбар», и, наконец, сложил ладони в индуистской молитве. На глазах у ошеломлённых иезуитов император воздавал почести своему единому Богу всеми известными способами. После этого странного обряда они навсегда прекратили попытки крестить Великого Могола и оставили религиозную закваску в Индии такой, как она есть.

***

И всё же, кто из португальского посольства являлся нужной мне личностью? Непосредственно посол был явно не тем, кто нужен, ибо пробыл при дворе Акбара совсем недолго, да так и не сблизился с падишахом по-настоящему. Фигура переводчика Франсиско сразу же выбывала из игры, поскольку тот был не то персом, не то армянином, совсем недавно принявшим христианство. Оставались братья-иезуиты.

Первый – Рудольф Аквавива – принадлежал к семье неаполитанских аристократов. Его дядя был генералом Общества Иисуса и, пожалуй, одним из самых влиятельных людей в истории ордена. Во многом благодаря ему христианство широко продвигалось в Индии. Однако личность самого Рудольфа отпечаталась в истории довольно скромно – кроме его попытки крестить Акбара, было мало что известно.

Зато Антони де Монсеррат оказался человеком поистине выдающимся. Родом он был из испанских дворян и получил блестящее образование в европейских университетах. В двадцать с небольшим лет молодой человек вступил в общество иезуитов и страстно отдался служению Господу, в первую очередь на ниве миссионерской деятельности. Он обладал столь сильной верой, что мог, как предписывал кодекс ордена, отправиться в плавание на доске, если нет подходящего судна. К счастью, корабли для него обычно находились. Он много странствовал и почти всегда покорял собеседников своим умом и пылкой верой в Христа. Ему довелось поработать дипломатом и даже учителем при царственных особах Португалии.