Как на Дерибасовской угол Ришельевской - Валерий Смирнов

Вот этот самый 206 кило бананов, считавший западло подняться на иностранное судно меньше, чем с четырьмя фотоаппаратами, опускается в подвал Позднякова. Макинтош советует ему прокататься на шару в Москву, а не тащить вместо фотоаппаратов хронцам какую-то картинку, как его иногда здесь просили.

206 кило бананов тут же соглашается, бежит в порт на второй район и, обливаясь горючими слезами, заявляет начальнику Танкову, что его любимая теща уже готова отбросить копыта за углом от Арбата. И Танков дает ему за свой счет, несмотря на то, что на улице горячая пора, а порт чувствует нехватку спецов такого класса, как 206 кило бананов.

Через неделю сильно опухший грузчик возвращается в родную Одессу и начинает пересказывать то, что Поздняков ни за какие деньги не доверил бы телефону, который подслушивали все, кто хочет.

За несколько дней до того, как 206 кило бананов помыл шею перед поездкой в столицу, Борису Филипповичу позвонил его старинный приятель из Министерства культуры. Он спросил за температуру морской воды в Одессе и сказал, что сильно соскучился за Поздняковым. На что одессит ответил москвичу: я бы тоже с большим удовольствием увидел твое рыло напротив своего стула. На том разговор закончился, а после него давным-давно переселившаяся от 206 кило бананов на Таировский массив теща начала отбрасывать концы в воду по второму разу в районе Арбата.

206 кило бананов театральным шепотом поведал Макинтошу, что Леонид Ильич Брежнев будет подписывать Хельсинские соглашения, а в Союз припрется американская миллионерша русского происхождения. По линии культуры или одного только КГБ — пока неясно. Главное, что Фурцевой уже рекомендовали разрешить ей покупать разные старинные штучки у населения, хотя из музеев до сих пор еще не все попродавали. И московский друг при большом желании может сделать так, чтоб эта миллионерша заглянула в Одессу.

Слушавший за дверью эту исповедь Борис Филиппович уже делал выводы, пока знойно дышащий 206 кило бананов еще раз пересчитывал свои командировочные.

Ссора есть ссора, а бизнес есть бизнес. Люди Позднякова, не считаясь с затратами, стали скупать кубометры икон даже у фирмы «Я Извиняюсь, сын и такая компания, что не приведи Господи». Они тащили все это добро до собирателя Позднякова, а в то время Панич-младший сучил двумя конечностями от радости и его суровый папаша тоже счастливо скакал на своей уцелевшей в битвах ноге. И тут в Одессу приезжает шикарная шмара на белом «мерседесе». Она вылазит из машины только после того, как черный холуй вылетает из-за, руля и открывает дверь с ее стороны, будто она похожа на ту самую Венеру исключительно руками. Само собой, живет эта очень даже ничего миллионерша в «Лондонской» и возле тех дверей, кроме ее «мерседеса», круглосуточно дежурит еще и такси.

Каждый день эта дама, обвешанная брульянтами размерами чуть меньше булыжников с мостовой у «Лондонской», шемоняет по городу в сопровождении негра, переводчика и двух русскоязычных мордоворотов с одинаковыми стрижками. Лазит по музеям и комиссионкам, а Поздняков на нее никак не выходит. Папа и сын Паничи с карандашом в руках начинают вычислять, что им эта операция уже стоит дороже навара, который они поимели на всех досках. И если американская миллионерша и ее компашка еще недельку будет вести несоветский образ жизни, всей фирме Я Извиняюсь придется пару месяцев вкалывать мимо своего кармана.

И пока два Панича по очереди грызли один карандаш, стремясь переорать друг друга кто виноватее, Поздняков клюнул на эту приманку. Но клюнул совсем не так, как от него хотелось. Американка просто исчезла. Вместе с холуем-шофером. Он, оказывается, понимал русский язык так хорошо, что по-быстрому взял ноги в руки и пешком без белой машины побежал из Одессы, когда за это попросили ребята Макинтоша.

Переводчик и два бугая с одинаковыми стрижками пугали своими сильно посиневшими мордами с красными фингалами персонал больницы на Пастера, хотя, казалось, этих коновалов Одесса уже ничем не могла удивить. Что касается самой миллионерши, то она провела трое иди знай каких приятных суток на одной квартире с парнями Макинтоша, которые освободили ее от необходимости болтать на английском языке, а также чужих бриллиантов и собственных, подлинно американских трусиков. После чего с ней до того интенсивно занимались практическим изучением любовных приемов, что увидь это зрелище полуимпотент младший Панич подох бы от зависти. Но Панич этого не видел и может оттого оставался в живых. Он со своими людьми прошивал город насквозь, но никто ничего толком не усек, хотя с Я Извиняюсь и его код-лом молчать было опасно. Это вам не родная милиция, где иногда можно подрыгать характером поперек Конституции.

И когда через время старый Я Извиняюсь приперся вместе со своей бандой к себе на Пушкинскую, знаете что он увидел? Он увидел то, за что давно стал забывать. А именно — великолепную телку, лежащую мраморным животом поперек его собственной кровати. Я Извиняюсь возбудился до того, что у него во рту вставная челюсть встала дыбом. И было от чего: эта самая его американка была до такой степени раздета, что на ней не осталось даже кусочка самого поганого брюлика из личной коллекции старого Панича. Зато поперек розового зада, вдохновлявшего на подвиги ребят Макинтоша, были выведены зеленым фломастером хорошо знакомые всем зрителям слова «Я извиняюсь…»

Пока эта бригада хватала ртами мгновенно ставший сильно жарким воздух, в открытые двери хаты вломился эксперт Рембрандт и, упав на четыре кости, просевшим голосом сообщил такое, от чего вставшая дыбом челюсть чуть не полезла в желудок Панича. Оказывается, приготовленные для Амстердама доски, которые ради операции «Миллионерша» продали Позднякову, покинули пределы страны. И больше того, Поздняков загнал их в тот же самый Амстердам с хорошим наваром по личному каналу Панича. Что же касается белого «мерседеса», тогда еще единственного в Одессе, то искать его было так же результативно, как фамильные брульянты Паничей.

И старый Я Извиняюсь, стукнув всего пару раз костылем кто был поближе к проходу на улицу, влез в персональный агрегат вместо испарившегося «мерседеса» и задергал руками по направлению к своим ментам. А когда они с любопытством посмотрели на Я Извиняюсь, тот задал им всего один вопрос: «Интересно, за что я вам плачу?»

Самое смешное в случившейся истории было то, что аналогичный вопрос в это же время задавал своим ментам Борис Филиппович Поздняков.

Менты они на то и менты, чтобы в городе был порядок. А тут им начинает тошнить что-то невнятное Поздняков и старый Я Извиняюсь дергается по поводу каких-то сгоревших сбережений, когда у милиции своих забот хватает. Ну, в самом деле, представляете себе, сидит следователь, несколько месяцев без сна и отдыха раскручивавший дело проводника скорого поезда. И наконец-то за доказанный факт взятки в гигантскую сумму пять рублей подводит исключительно опасного для общества проводника до статьи, по которой наш гуманный суд отвешивает ему всего шесть лет. Вот тут-то хоть на денек расслабиться. Так нет. Припирается нищий инвалид Я Извиняюсь и с чисто паническими интонациями в голосе лепит какую-то дурь насчет жалких копеечных икон, бриллиантов и «мерседеса», заодно требуя посадить такого же, как он, безобидного Позднякова не переисправляться в лагерь, а на «счетчик». С ума двинуться мозгами от такой жизни.

А с тыльной стороны здания почти такой же следователь, только разве что с другой фамилией, выслушивает предупреждения честного Позднякова, что вскоре может начаться такое, от чего никто не застрахован. И что делают менты? Они дают свое честное ментовское слово всем подряд, что будут делать вид с понтом ничего не понимают. И вместо того, чтобы разбираться с мелкими дрязгами собирателей, с новыми силами наваливаются на решительную борьбу с преступностью.

Я Извиняюсь перестает пробовать свои силы б экономических диверсиях против конкурента и, по совету своего сына, начинает выяснение с ним отношений дедовскими способами. А Поздняков тоже не считает тараканов у своем подвале. И по городу идет такая мобилизация, которая может только сниться Советской Армии. Потому что в рядах Я Извиняюсь или того же Позднякова ни одного доходяги-белобилетника: испытанные бойцы, мастера рукопашного боя в тесных помещениях и каждый в отличие от советского солдата вместо кирзовых сапог носит экипировку, о которой весь Генштаб может только завидовать натовским стервятникам.

Первый ход сделал Я Извиняюсь. Он вспомнил, с чего началась вся эта трахомудия, и без особого напряжения с ментовской помощью вычислил на улице стукача Лабудова. Когда ребята Панича запихивали в машину сложенного пополам флейтиста, он даже не пытался отбиваться своей блестящей дудкой, а мысленно благодарил природу уже за то, что эта машина даже отдаленно не напоминает катафалк.