Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы) - Юрий Трусов

   Смуглое лицо Маринки, освещенное лучами месяца, казалось белым как снег.

– Маринка, ты? — тихо спросил Кондрат.

– Я, Кондратко, — откликнулась она.

   Когда казак приблизился к ней, она взяла его за руку:

– Я слышала, все слышала, что ты деду сказывал. Ох, Кондратко, бедовая твоя головушка.

   Весь облик девушки, звук ее певучего голоса так встре­вожили сердце молодого казака, что, охваченный внезапным порывом, он крепко обнял Маринку и поцеловал ее в горячие губы. В тот же миг она выскользнула из объятий казака. Гнев изломал ее черные брови.

– Нехорошо так, неладно, — сказала она.

   Теперь в ее голосе Кондрат услышал столько обиды, что сразу же почувствовал раскаяние. Он виновато посмотрел на Маринку, готовый повиноваться каждому ее взгляду.

   Девушка поняла его волнение. Ее гнев и обида сразу прошли.

– Не хотел я так… Прости, Маринка! Уж больно хороша ты, — сказал Кондрат и опустил голову.

   Он, такой большой и сильный, показался ей вдруг беспомощным и слабым, и она, улыбнувшись, шутливо сказала: — Да и ты казак хоть куда!

   Это ободрило упавшего было духом Кондрата.

– Милая ты моя, горлица сизокрылая. — Он взял в свою широкую большую ладонь ее маленькую руку.

– Любый мой, — ласково сказала Маринка и пошла ря­дом с ним по тропинке к поноре. – Ох, Кондратко, и хочется мне с тобой погулять там, где в детстве когда-то бегали… Помнишь Лебяжью заводь?

– Как не помнить, любушка моя. Только места там опасные… А для девчат — особенно.

– Так ты ордынцев опасаешься? А я не парубок и то их не боюсь.

– Смотри какая! — улыбнулся Хурделица.

– Вот такая, — гордо приосанилась Маринка. И уязвленная его улыбкой добавила: — Что, не веришь? Так давай завтра на Лебяжьей встретимся.

   Кондрату сейчас были не страшны никакие ордынцы. От ее взгляда учащенно забилось его сердце.

– Давай встретимся…

   Маринка вдруг остановилась и показала рукой на созвездие, мерцающее в просвете листвы.

– Глянь, уже «квочка» над головой повисла. Знать, час поздний. Додому пора. Ты почекай, я тебе коня зараз выведу.

   Девушка скрылась за деревьями. Кондрат направился к плетню. Маринка вывела коня.

– Сидай, казак, — проговорила она, сдерживая горячего иноходца.

   Как только Кондрат поставил ногу в стремя, девушка прильнула к нему. Сидя в седле, казак наклонился и поцеловал ее.

– Завтра к вечеру у Лебяжьей заводи,— шепнула Маринка, освобождаясь от его объятий.

   Хурделица пришпорил коня. Сырой ночной ветер загудел в ушах. Хмельной от любви, гнал молодой казак своего иноходца домой. Никогда еще он не чувствовал в себе столько могучей радостной силы, как сейчас.

X. ЛЕБЯЖЬЯ ЗАВОДЬ

Лебяжьей заводью прозвали слобожане обмелевшую затоку Тилигула, которая только в паводок сливалась с рекой. Тихо шумели здесь высокие камыши. В солнечной зеленоватой воде крупной янтарной чешуей поблескивали пузатые коропы. Утки, гуси, ширококрылые лебеди — белые и черные — вили гнезда в камышовых чащобах. В иссиня-черной тине ворочались жирные клыкастые кабаны, поедая растущий на мелководье водяной орех, зовущийся по-татарски чилимом — закуской самого черта.

   От хутора заводь была не близко. К ней через степь вела тропа. По обеим сторонам ее рос густой кустарник, где порой таились в засаде кочевники из Едисанской орды. Встреча с ними добра не сулила. Не успеет и вскрикнуть казак-слобожанин, как метко брошенный татарский аркан тугой петлей стянет ему шею. Затем проворные ордынцы крепко свяжут пленнику руки и погонят, хлеща нагайками, на невольничий рынок в Кафу или Хаджибей. А там узкоглазый жадный мурза продаст невольника в вечное рабство турку — скупщику живого товара. Прощай, свобода!

   Вот почему взрослые слобожане опасались ходить на охоту и рыбную ловлю к Лебяжьей заводи, хотя она славилась обилием дичи и рыбы. Но зато привлекало опасное место ребятишек. И степь, и дикие плавни, в которых легко могли спрятаться враги, стали хорошей школой для слободских хлопчиков. Блуждая здесь, они приучались сами заботиться о себе: убивали дичь, добывали огонь, высекая его кремнем, чтобы развести костер. Ребятишки научились стойко переносить холод и голод, бесстрашно встречать опасность с оружием в руках. Кондрат уже двенадцатилетним хлопчиком мог целую ночь, затаясь, неподвижно пролежать в колючих зарослях или в болотной топи, если вбли­и были ордынцы. Ни одно подозрительное движение охотников за живым товаром не укрывалось от него. Как тень, скользил он со своими сверстниками в густом камыше заводи, оглядывал каждый сломанный стебель, каждый след у воды. Почуяв присутствие врага, он залегал в кустах.

   Кондратка легко обнаруживал чужой след и узнавал по нему, куда направился чужак, каковы его замыслы.

   Не всякий казачий сын мог с ним состязаться в этом умении. Не всякий мог, как он, неслышно и незаметно про­бираться в трескучих зарослях камыша.

   Среди товарищей он слыл первым стрелком из лука и гладкоствольной пищали с кремневым замком, которыми были тогда вооружены казаки. Стрелял без промаха, даже в темноте — не на глаз, а на слух. Вооруженные татарскими луками, казачьи сыны били в лет самодельными стрелами птиц и, если они падали в воду, наперегонки вплавь доставали добычу.

   Подростков не страшили ордынские засады. Ребятишки с малых лет чувствовали себя в степи, как дома. Они были неуловимы для свирепых татарских охотников за ясырем (ясырь – добыча, состоящая из населения, взятого в плен). Порой мальчишеские ватаги кабаньими тропами пробирались до самых войлочных юрт кочевников и выведывали намерения ордынцев, сообщая об этом своим.

   Бывало, Кондрат с товарищами, лежа в траве, подолгу наблюдал за жизнью степного татарского становища. И уходил, лишь когда сторожевые псы, учуяв чужаков, подымали тревожный лай.

   Во время одной из таких вылазок Кондрат с двумя своими друзьями Яшкой Рудым и Грицком Супом увидел, как из богатой юрты, размахивая нагайкой, выбежал кривоногий толстый ордынец и подозвал невысокого чернявого пастушка. Ребята не раз встречали этого татарского хлопчика в степи — он пас ордынские овечьи отары. Пастушок, услышав крик ордынца, зябко повел худыми плечами и покорно побежал на зов. Толстяк, переваливаясь на своих кривых ногах, засеменил ему навстречу. Подойдя к нему, он со всего размаха хлестнул юношу нагайкой по лицу. Рваная тюбетейка слетела с бритой головы мальчика. Хлесткие удары следовали один за другим, вырывая куски кожи со смуглых щек мальчика. А он даже не закрывал лицо руками, а покорно стоял перед своим обидчиком, пока не упал ему под ноги.

   Кондратка почувствовал, что у него заныло сердце от обиды и кровь застучала в висках. Схватив лук и натянув тетиву, нацелил он железный наконечник стрелы в горло кривоногого. Еще миг — и стрела просвистела бы в воздухе, но цепкие руки товарища вырвали у Кондрата лук.

– Ошалел, что ли? Себя да и нас из-за басурмана сгубишь, — прошептал Грицко Суп, оттаскивая товарища подальше, в заросли травы.

– Молодой Хурделица сердито взглянул на него.

– Эх, зря ты не дал мне в кривоногого стрелу пустить.

ХI. ОЗЕН-БАШЛЫ

 Озен-башлы – имя, в переводе означает «начало реки»

   Кондратка хорошо запомнил татарского пастушка и, когда спустя год встретил его в камышах Лебяжьей заводи, сразу узнал.

   А было это так.

   Захотелось хлопчику белого и черного лебедей поймать, чтобы потешить слободских дружков. Уж больно красивы рядом лебеди — белый с черным. Очей не отвести!

   Бить птиц без нужды Кондратка считал, как и всякий настоящий охотник, грехом великим. А вот поймать их, чтобы показать в слободе, а потом опять на волю отпустить,— что ж, это дело хорошее, веселое. Но лебедь, как известно, птица чуткая, хитрости превеликой, в руки так просто не дается.

   Вот и затаился Кондратка на берегу заводи в камышах, у старой вербы. Ветви ее с серебристыми листочками скло­нились над водой. На одной такой ветке хлопец и укрепил сетку, натянутую на обруч, и протянул веревку так, чтобы, дернув за нее, накрыть сеткой лебедя, когда тот будет проплывать под ивой. До самого обеда сидел терпеливо Кондрат в своем убежище. Несколько раз лебединая стая проплывала мимо, в стороне от его ловушки.

   Наконец, один из лебедей стал медленно приближаться к иве. У молодого птицелова от волнения перехватило дыхание. Вдруг совсем рядом раздался какой-то шум, который затем был заглушён резким кабаньим рыком и конским топотом. Лебедь, испуганный этими звуками, сразу отплыл от берега. Кондрат в досаде обернулся и обомлел. Раздвигая камыши, на низкой лошадке галопом въехал на берег молодой ордынский наездник, преследуемый хрипящим от ярости кабаном. Зверь, как выброшенное из пушечного жерла ядро, стремительно метнулся под ноги скачущему коню и сбил его на землю. Конь вместе с всадником упал в камыш, чуть было не придавив сидевшего в своем убежи­ще Кондратку. Острые кабаньи клыки распороли брюхо лошади. Расправившись с конем, зверь повернулся к всаднику, придавленному тушей лошади. Ордынец был бы растерзан им, если бы Кондратка не прыгнул на спину кабана, покрытую твердой, засохшей тиной. Изловчившись, юноша метко ударил ножом в сердце животного. Легко, как былинку, стряхнул с себя Кондратку могучий зверь. Но острая сталь уже пробила его сердце, и он, захрипев, забился в предсмертных судорогах.