Ли Бо: Земная судьба Небожителя - Сергей Торопцев

В этот же период было написано стихотворение № 36 цикла «Дух старины», в котором настроенный весьма пессимистически поэт вновь обращается к легендарным сюжетам, сравнивая себя с отвергнутой государем дивной яшмой; он уже готов следовать примеру предков, один из которых (основатель даоизма Лао-цзы) навсегда удалился в пески Западной пустыни, а другой, недооцененный (мудрый ученый Лу Лянь), отверг дары властителя как не соответствующие масштабу его свершений и уплыл на священный остров Пэнлай в Восточном море:

Он был, как яшма, чист … Но в Чу-странеНе поняли. Случалось так и прежде.Не оценили дивный дар вполнеТри государя, внявшие невеждам.Прямое древо — под топор идет,Душистый цвет быстрей других сгорает,Где слишком много — Небо отберет,А то, что в бездне, — Дао уравняет.Уплыть бы в синь — Восточный океан.Взмыть облаком пурпурным над заставой,Как царский Летописец и Лу Лянь, —Вот истинный пример высоких нравов!

Акцент на аморальности правителей, особенно сильный в произведениях 753–754 годов, показывает новую степень разочарования во власти, до которой он оказался не в силах донести свою тревогу. Уже в Лояне, Восточной столице, он начинает понимать, что между ним и властной верхушкой, озабоченной лишь карьерными хлопотами, лежит глубочайшая пропасть:

Весна приносит на Небесный брод[99]Цветущих слив и персиков восторг,Но то, что поутру еще цветет.Под вечер уплывает на восток.Один поток другим течет вослед,На смену прошлым новый век идет,Кто был вчера, уж тех сегодня нет,И всех к мосту влечет за годом год:Развеет дымку утренний Петух —Вельможи во дворец спешат толпой,Пока последний лучик не потухНа середине башни городской.Небесный свет в уборах отражен,Когда выходят из дворцовых врат,Конь под седлом — стремительный Дракон,И удила злаченые горят.Шарахаются путники с дорог,Надменный дух превыше Сун-горы.А в теремах расставлен ряд треног —Их дома ждут обильные пирыИ пляски Чжао, аромат румян,Напевы Ци и звуки чистых флейт,Тенистый пруд, игруньи-юаньян[100]В тиши дворцов, куда не входит свет.Им кажется — продлится сто вековТа ночка, что в веселье проводил.Уж кто добился — не уйдет с постов,Уходят те, кто что-то натворил.И больше не придет к ним желтый пес[101],Им кровью воздала Зеленый Перл[102].А кто из них, расплетши пук волос,Как Чи-Бурдюк, в челне б уплыть посмел[103]?!

(«Дух старины», № 18)

В этом аспекте не столь важно, приезжал ли он сам в Чанъань или передавал информацию через третьих лиц. Важно, что она не нашла заинтересованных слушателей и канула в пустоту.

И когда в конце 754 года поэта нагнало новое приглашение от заинтересованного в нем Ань Лушаня, он отклонил его и больше в «логово тигра» не поехал. Если даже слова его не были услышаны, то кто проникнет в бездну молчания, где сокрыты сокровенные истины? В этот период он написал знаменитое тринадцатое стихотворение цикла «Дух старины» о мудром отшельнике Цзюньпине, осознавшем, что звучащее слово — лишь оболочка знания, далеко не всегда ему соответствующая… Но кто сумеет понять мудрость его молчания?

Когда Цзюньпин отринул мира пленИ без Цзюньпина бренный мир оставил, —Прозрел он ряд Великих ПеременИ сущего всего Первоначало,Суждений Дао нить сплетал в тиши,За полог пустоты проникнув чувством,Ведь всуе Цзоуюй не поспешит,Глас Юэчжо не разнесется чудный.Взнести до солнца имя свое смог,Но кто его узрит в потоках звездных?Ведь Гость морской от нас уже далек,И некому постичь безмолвья бездны!

Городок у реки

После такого сильного удара даже Лянъюань не успокоил сердце поэта, и, когда наступила осень (753 года), «его» сезон, он отправился на юг, где ему дышалось вольнее. Все это он образно и точно живописал в стихотворении, посвященном некоему, видимо, в то время достаточно известному, буддийскому монаху, чье имя осталось только в строках Ли Бо:

Принес меня осенний ветерНа пожелтевшие луга,В пути красивых гор не встретилИ не смотрел на облака.Но только лишь минуешь Реку —Летят листы в лицо с ветвей,Цзинтин чарует человекаПростою чистотой своей.Пронизаны ущелья светом,И горы выстроились в ряд,Я встретил У и Ши, одетыхТак, словно здесь Небесный град[104],В пространствах сих народ чудесен,Средь вод и трав исполнен тайн,Хуэй-гун особенно известен,Он освящает этот край.Сметая пыль в высокой зале,Витийствует, и мнится мне —Под тонкой кистью горы всталиС изящной рифмой на стене[105].Пустынничества скрыты смыслы,Красу Линъян живописал.Свод неба над ручьем немыслим,В воде дрожит луны овал.Два пика, Каменный и Желтый,Кто смог столь близко водрузить?Журавль не прилетает долго,Цзыань во тьме пути не зрит[106].Или в стране не стало местаДля птиц, слетающих с небес?Уходят кручи в неизвестностьСквозь плотный облачный навес.Не лучше ль взять дорожный посох,Уйти в наполненность пустот?Нам и луну достичь непросто,И тех, кто в памяти живет.Мы свидимся ль, почтенный старец,На тропках горного леска?Письмо труда Вам не составит,Зато развеется тоска.

(«Направляясь из Лянъюань к горе Цзинтин, встретил Хуэй-гуна, мы вместе погуляли и поговорили о красотах горы Линъян[107], в связи с чем и подношу ему это стихотворение»)

Поверхностному взгляду кажется, что маршруты поездок Ли Бо по стране спонтанны. Порой, в особо напряженные периоды разбалансированной психики, так оно и бывало. Но большая часть сетки маршрутов на карте странствий поэта выстраивается как сопряжение прежде всего так называемых «знаменитых гор» с их чрезвычайной космической энергетикой, а также озер, рек и ручьев, в которых сублимировалась физическая и духовная чистота мира (урбанистический пейзаж, порой врывавшийся в пространство его поэзии, оказывался либо негативным, либо насыщенным духовностью Древности).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});