Микеланджело и Сикстинская капелла - Росс Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед лицом такого массированного напора французам только и оставалось, что уйти из Италии. «Армия Людовика XII, – писал один восторженный очевидец, – стала таять, как туман в свете солнца»[436]. То был один из самых неожиданных разворотов событий во всей военной истории – прямо со страниц повествования о Маккавеях; можно подумать, история Илиодора разыгралась по новой, только на итальянской сцене. Юлия, видимо, особенно радовало возвращение Болоньи, которая была отобрана у Бентивольо во имя Церкви.
– Мы победили, Париде! – возгласил он, обращаясь к своему церемониймейстеру, когда до него дошли новости об отступлении французов. – Мы победили!
– Да ниспошлет Господь Вашему Святейшеству радость по этому поводу, – откликнулся Париде[437].
Празднества в Риме устроили даже более пышные, чем после победного возвращения папы из Болоньи пятью годами ранее. «Никогда еще ни одного императора или генерала-победителя не чествовали при возвращении в Рим так, как чествовали сегодня папу»[438], – писал венецианский посланник Липпомано. Юлия приветствовали на улицах, когда он возвращался в Ватикан из церкви Сан-Пьетро ин Винколи – там он вознес благодарность Господу за освобождение Италии. Поэты превозносили его в стихах. Один из них, Марко Джироламо Вида, друг Ариосто, даже начал писать эпическую поэму, озаглавленную «Юлиада», в которой собирался сохранить для потомков воинские подвиги папы.
Со стен замка Святого Ангела гремели пушки, фейерверки озаряли тьму, и процессия с тремя тысячами факелов шествовала по улицам города. В городских монастырях раздавали милостыню, и такова была благодать, снизошедшая на Юлия, что он даже объявил амнистию преступникам и разбойникам.
В конце июня в Рим прибыли швейцарские наемники, герои дня. Через неделю, 6 июля, папа издал буллу, которая даровала швейцарцам титул Защитников свободы Церкви; в ознаменование победы в дар каждому швейцарскому городу были отправлены шелковые знамена. Разумеется, благодарный папа не ограничил этим свои почести – вскоре после этого Рафаэль изменил композицию «Мессы в Больсене», поместив не слишком радивых воинов на самое видное место.
Глава 29. Il pensieroso
Две недели спустя после прибытия швейцарцев в Рим Микеланджело довелось принимать у себя на лесах Сикстинской капеллы очень важного гостя. Альфонсо д’Эсте прибыл в Рим на переговоры с папой по поводу мирного договора. Внезапное исчезновение из Италии французов оставило его без союзников, и ему ничего не оставалось, кроме как отдаться на милость Священной лиги. Даже небывалая мощь его артиллерии не смогла бы противостоять натиску тех армий, которые папа теперь был в состоянии против него выставить. Вынужденный искать прощения у давнего друга, он 4 июля прибыл в Рим в сопровождении своего посла Лудовико Ариосто.
К моменту прибытия Альфонсо Рим так и гудел. Юлий в очередной раз объявил, что воля Божия состоит в том, чтобы наказать герцога Феррарского, и час наказания как раз настал. Ожидалось, что отлучение Альфонсо станет зрелищем столь же масштабным – и столь же унизительным, – как расправа с венецианцами несколькими годами раньше. Поползли слухи, что герцога заставят встать на колени на ступенях собора Святого Петра, во власянице и с веревкой на шее. Разумеется, перспектива полюбоваться на унижение одного из величайших воинов эпохи привлекла в назначенный день, 9 июля, на площадь перед собором целую толпу зевак. К их разочарованию, церемония прошла за закрытыми дверями Ватиканского дворца, причем без всяких власяниц и веревок. Вместо этого в ожидании грозного папы Альфонсо развлекался звуками скрипичной музыки и угощался фруктами и вином. Юлий отпустил ему все грехи против папского престола, потом заключил Альфонсо в объятия, на чем церемония и завершилась.
Альфонсо, судя по всему, развлекался в Риме на полную катушку. По словам мантуанского посланника, несколько дней спустя, после обеда в Ватикане, он спросил у папы, можно ли ему посмотреть на фрески Микеланджело в Сикстинской капелле[439]. Организацию посещения поручили племяннику Альфонсо Федерико Гонзага, который вот уже третий год находился в Риме в качестве заложника. Юлий ни в чем не мог отказать Федерико, кроме, разумеется, свободы, и вот в один прекрасный день д’Эсте в сопровождении еще нескольких благородных господ поднялся по стремянке и вскарабкался на платформу, где трудились Микеланджело и его помощники.
Увиденное поразило Альфонсо. После возобновления работ в Сикстинской капелле прошло девять месяцев, Микеланджело работал с беспрецедентной скоростью и легкостью и уже приблизился к западному краю свода. Лишь несколько небольших участков белой штукатурки отделяли его от алтарной стены – и, соответственно, от окончания работ; по другую же сторону лесов тянулись тридцать с лишним метров свода, покрытых изумительными образами.
Две последние сцены из Книги Бытия – «Сотворение солнца, луны и растений» и «Бог отделяет свет от тьмы» – были закончены незадолго до визита Альфонсо. На первом панно представлены события третьего и четвертого дней творения. В левой части изображен спиной к зрителю парящий в воздухе Господь – он создает растения, несколько широких зеленых листьев, мановением руки. В правой части он же плывет по небесам в позе, напоминающей представленную в «Сотворении Адама», указывая правой рукой на солнце и левой – на луну. Написанная за столетие до того, как телескоп Галилея поведал о кратерах на ее поверхности, луна Микеланджело представляет собой просто серую дугу метр с небольшим в диаметре. Ее безупречная форма, как и форма солнца, была нанесена на штукатурку с помощью циркуля. Микеланджело использовал тот же метод, что и в медальонах: вбил в штукатурку гвоздь, привязал к нему бечевку и с ее помощью нарисовал окружность.
«Господь, отделяющий свет от тьмы» – иллюстрация к первому дню творения – самая лаконичная из всех сцен, на ней представлен один только Бог, вращающийся в облачной воронке. Приняв позу contrapposto, он отделяет свет от тьмы, развернув бедра в одну сторону, а плечи – в другую; руками, воздетыми над головой, он размежевывает две стихии. Фигура очень удачно сокращена, как и в двух предыдущих сценах из Книги Бытия, и представляет собой самый виртуозный на этот момент пример применения Микеланджело приема di sotto in sù – собственно, вообще один из лучших в Италии. Если Микеланджело пользовался инструментами для построения перспективы, такими как «вуаль» Альберти, ее приходилось устанавливать у ног лежащего натурщика, который потом выкручивал корпус
