БРЕЖНЕВ: ПРАВИТЕЛЬ «ЗОЛОТОГО ВЕКА» - Сергей Семанов

Автор этих «новаторских» рассуждений начисто забывает ленинские положения о том, что деятельность декабристов знаменует первый этап освободительного движения в России, что они «разбудили Герцена», хотя и были «страшно далеки… от народа». Для Ю. Иванова неким пугалом является «чужеземный идеологизм» вообще. Он не учитывает, что этот «идеологизм» бывает разным — или реакционным, или прогрессивно-демократическим, революционным. Ленин никогда не отделял проблем революционного развития России от того наиболее прогрессивного, подлинно революционного, что было завоевано в других странах.

Ошибочны и рассуждения, высказанные Ю. Ивановым о революционерах-разночинцах (см. дискуссию «Уроки Льва Толстого», № 12, 1969).

Ленин высоко оценивал деятельность революционеров-разночинцев, «начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли» (Полн. собр. соч., т. 21, стр. 261), хотя и подчеркивал неоднократно ошибочность теории и тактики последних. В этом смысле идеализация народничества, сказавшаяся за последние годы в трудах некоторых наших историков, тоже идет вразрез с ленинской точкой зрения. С другой стороны, односторонней, несправедливой является и оценка, высказанная Ю. Ивановым в упомянутой дискуссии. Бросая тень на людей, которых Ленин назвал героями, этот автор заявляет, что жертвы, принесенные народниками и народовольцами, «не окупились». Только игнорирование конкретно-исторических условий, закономерностей определенных этапов освободительной борьбы, о которых говорит Ленин, могло привести к подобным утверждениям.

Коль скоро мы коснулись дискуссии «Уроки Льва Толстого», то нельзя не упомянуть и другого весьма странного утверждения, на котором сошлись ее участники: будто антиволюнтаристская точка зрения Л. Толстого на развитие исторических событий, высказанная им в «Войне и мире», весьма актуальна и для нашей современности.

«Война и мир» и ее автор бессмертны. Наше уважение к Толстому — огромно. Именно он впервые так глубоко, с такой гениальной художественной силой показал народный характер Отечественной войны 1812 года. Он решительно разоблачил и культ Наполеона, проповедовавшийся буржуазными историками, выступив против их волюнтаристских концепций. Но кому из марксистов-ленинцев не известно, что антиволюнтаризм Толстого в этом произведении связан, по существу, с отрицанием роли личности в истории, с фаталистической философией истории! Разве величие Толстого заключено и в его слабостях? Разве не только сильные, но и слабые стороны этого могучего художника завещал нам усваивать при создании социалистической культуры Ленин в своих статьях о Л. Толстом?

Вот к чему ведет внесоциальный, внеклассовый, антиисторический подход к культурному наследию, так настойчиво проводимый рядом авторов «Молодой гвардии»!

В журнале выступили некоторые историки. Но и в их выступлениях отсутствует методологическая четкость. Наряду с правильными положениями и оценками событий из истории России были допущены и оценки, явно идущие вразрез с марксистско-ленинской методологией вплоть до попыток найти в политике самодержавия некие «прогрессивные» моменты, которые якобы способствовали укреплению национального самосознания.

Печать неоднократно критиковала подобные ошибки ревнителей всей старины. Но они не считаются с этой критикой. Совсем недавно появилась статья кандидата исторических наук С.Н. Семанова «О ценностях относительных и вечных» («Молодая гвардия», № 8, 1970). «Литературная газета» в реплике, опубликованной в № 36 от 2 сентября 1970 года, правильно отмечала, что подобное выступление есть очередная попытка под видом дискуссии подвергнуть сомнению давно решенные и ясные вопросы.

Разумеется, было бы необъективно связывать все материалы, публикуемые в «Молодой гвардии», с «линией», выраженной в упомянутых и некоторых других статьях, к сожалению, нашедших место в журнале. В нем напечатано и немало ценных произведений прозы, поэзии и других жанров. Но сейчас речь идет о том, что не может не беспокоить советскую общественность, что придает этому журналу явно ошибочный крен. И критика в его адрес в связи с подобными выступлениями вполне обоснованна.

В заключение хотелось бы сказать, что подавляющему большинству наших деятелей культуры, эстетиков, критиков, искусствоведов, разумеется, совершенно несвойственно и чуждо одностороннее, неправильное понимание значения культурного наследия для советской социалистической культуры, о котором шла речь.

Деятели советской литературы и искусства видят смысл своего творчества в том, чтобы создавать произведения, достойные народа, строящего коммунизм, произведения, воспитывающие чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма. Это наглядно показал, в частности, IV съезд писателей СССР, выступления на нем представителей многих братских литератур.

«Мы были и будем, — говорил, например, известный белорусский поэт Максим Танк, — против всякой национальной ограниченности и замкнутости. Но нам всегда будут дороги родной язык, национальная культура, прогрессивные революционные традиции своего народа, братские связи наших литератур, подлинный интернационализм».

Такое понимание характера советской культуры свойственно основной массе ее деятелей. Оно воспитано нашей ленинской партией. В Приветствии ЦК КПСС IV съезду писателей СССР говорится:

«Принципиально новое качество нашей литературы состоит и в том, что она развивается как литература многонациональная, вбирает в себя прогрессивные традиции и передовой опыт всех национальных культур, отражающих своеобразие исторического пути каждого народа Советского Союза. Торжество ленинской национальной политики, общность коренных интересов, дружба и братство народов являются основой расцвета национальных литератур, для которых характерны единство идеалов и целей, многообразие традиций и форм. Дальнейшее укрепление братства литератур всех народов нашей страны, их взаимообогащение представляют собой объективную закономерность и важное условие успешного строительства культуры коммунистического будущего».

Критика и литературоведение призваны изучать проявления этой закономерности в конкретных произведениях, в развитии национальных литератур, воздействовать на художественный процесс в направлении дальнейшего обогащения многонациональной советской литературы — литературы, достойной народа, строящего коммунизм.

«Коммунист», 1970, декабрь.

Документ № 4

Среди публицистических и критических материалов журнала имеется, к сожалению, ряд таких, в которых дается не совсем четкий и правильный идеологический акцент.

В № 3 журнала дается большой материал, суть которого определяется вопросом, сформулированным редакцией: «Что же составляет ядро интеллигентности, каковы критерии ее подлинности, в чем они меняются под влиянием времени?» Отметим сразу чрезвычайную нечеткость вопроса. Как понять «ядро интеллигентности»? Что значит «критерий подлинности» интеллигентности? Эти не совсем грамотные выражения можно было бы отнести к числу стилистических небрежностей, однако знакомство с материалом показывает, что редакция сама не имеет четкого понимания вопроса, о котором решила писать.

Центральное место в ряде интервью занимает беседа с ленинградским режиссером Г. Товстоноговым. Нелишне напомнить, что его театральное творчество противоречиво, на что неоднократно указывала партийная печать (напомним недавнюю острую критическую статью Абалкина в «Правде»). В беседе Товстоногов касается ряда важных проблем воспитания молодой интеллигенции, но его критерии отличаются несколько размытым социально-классовым подходом. Читаем: «Формирование гражданственности — сложный процесс. Он обусловлен многим: и тем, что человек читает, и как учится, насколько понимает социальные изменения, происходящие в обществе». Как видно, в процесс «формирования гражданственности» молодого интеллигента не включен важнейший аспект — воспитание коммунистической сознательности. Молодому интеллигенту рекомендуется «понимать социальные изменения», и только. Но важно — как понимать. И еще важнее — активно участвовать в их изменении. Перед нами не случайная цитата. Размытые классовые критерии свойственны всему материалу. «Тревога, неуспокоенность, общественная боль, стремление понять, чего ты хочешь сказать людям, ради чего работаешь, — вот что мне хочется видеть в молодежи», — говорится далее. Странно, почему именно «общественная боль» должна быть основным свойством советского молодого человека? И странно читать пожелание для сельской молодежи — трактористов, агрономов, доярок, учителей — понять, «для чего ты работаешь». Неужели они этого не понимают? Остается добавить, что единственным конкретным образцом интеллигента назван Эйнштейн. Путанные политические представления физика общеизвестны. Почему бы не пожелать сельской молодежи взять в образец ученого-гражданина Королева (если уж редакции обязательно хотелось физика)? Или, скажем, Отто Юльевича Шмидта (тоже, между прочим, физик)?