Бостонцы - Генри Джеймс

– Мне очень жаль, что вы не можете ничего опубликовать – сказала она так просто, что он посмотрел на неё, оторвав взгляд от фигуры, которую чертил на асфальте своей тростью, чтобы убедиться, что это было сказано искренне. Он не обманулся, и Верена добавила, что всегда считала, что опубликовать что-либо очень трудно. Она помнила, хотя и никогда не упоминала об этом, как мало преуспел в этом её отец, когда попытался. Она надеется, что мистер Рэнсом не сдастся и наверняка, в конце концов, добьется успеха. Затем она продолжила с улыбкой, уже более иронично:

– Вы можете открыто обличать меня, если хотите. Только прошу вас, не упоминайте тогда Олив Ченселлор.

– Вы не понимаете, чего я хочу добиться! – воскликнул Бэзил Рэнсом. – Таковы вы все, – вы, женщины. Когда вы говорите, то всегда имеете в виду себя или кого-то конкретного, и всегда думаете, что все остальные поступают так же!

– Разумеется, ведь за всё надо платить! – весело сказала Верена.

– Я не хочу затрагивать ни вас, ни мисс Ченселлор, ни миссис Фарриндер, ни мисс Бёрдси, ни тень Элизы П. Мосли, ни одно из одарённых и прославленных существ на земле или на небесах!

– О, тогда, похоже, вы хотите уничтожить нас своим пренебрежением и молчанием! – воскликнула Верена с той же горячностью.

– Нет, я хочу уничтожить вас не больше, чем спасти. О вас и так уже много всего сказано, и я хочу просто оставить вас всех в покое. Меня беспокоит только мой собственный пол – ваш явно может сам позаботиться о себе. Вот что я хочу спасти.

Верена видела, что он теперь говорит серьёзнее, чем раньше, что он не мешает всё в одну кучу ради смеха, но говорит откровенно и немного устало, как будто его утомили разговоры о том, что он имеет в виду.

– Спасти от чего? – спросила она.

– От распроклятой феминизации! Я далёк от мысли, которую вы высказали тогда, что женщины слишком мало занимаются общественной жизнью. Это поколение слишком женственное. Мужественность уходит из этого мира. Это женоподобный, нервный, болтливый, истерический, испорченный век, время пустых фраз и ложной чувствительности, чрезмерной изнеженности и выпестованной деликатности, которое, если мы вовремя не опомнимся, превратится в царство посредственности, слабее и претенциознее которого ещё не видывал свет. Мужественность, стойкость способность дерзать, видеть реальность и не бояться её, смотреть в лицо всему миру и принимать его таким, какой он есть – это странное, но в то же время необходимое сочетание способностей я жажду сохранить или даже, если угодно, возродить. И должен сказать, что мне абсолютно безразлично, что с вами, леди, произойдёт, если я попытаюсь это сделать!

Бедный юноша распространялся об этих посредственных идеях, – неудивительно что ведущие издания отказались такое публиковать! – с проникновенной мягкой серьёзностью, наклонившись к ней, как будто это могло помочь лучше донести его мысли, и забыв, насколько это всё агрессивно по отношению к ней, особенно высказанное таким спокойным и строгим тоном, не оставляющим надежды на то, что он преувеличивает. Верена не обратила на это внимания. Она была слишком сильно впечатлена его манерой – для неё было ново видеть, как мужчина с таким благоговением проповедует подобные вещи. Это также открыло ей, и её уверенность крепла с каждой минутой, что мужчина, способный произвести на неё такое впечатление, никогда не изменится. Она ответила, что теперь, когда он так доступно объяснил, во что он верит, им обоим будет намного удобнее, так как каждый знает, с кем имеет дело. Заявление это, однако противоречило тому, что Верена ещё никогда не чувствовала такого разочарования. Уродливые представления её собеседника об истине повергали её в трепет. Она не могла даже представить себе более грубой профанации. Однако она решила не делать ничего, что можно было принять за проявление слабости, и потому ответила тоном, вызывающим у мужчин типа Рэнсома беспомощную ярость:

– Мистер Рэнсом, уверяю вас, нынешний век – это век сознательности.

– Это часть вашей демагогии. Мы живем в век невыразимой фальши, как говорит Карлейль.

– Что ж, – ответила Верена. – говорить, что вы собираетесь оставить нас в покое – очень удобная для вас позиция. Но вы не можете оставить нас. Ведь мы существуем и потому должны где-то находиться. Вы просто вынуждены найти для нас место. Хороша же будет социальная система, в которой нет места для нас! – продолжила девушка с очаровательным смехом.

– Нет места только в общественной жизни. Мой план заключается в том, чтобы держать вас дома и жить там с вами лучше, чем когда-либо.

– Я рада, что это будет лучше. Горе американским женщинам, если вы поднимете движение за то, чтобы их держали дома ещё больше, чем сейчас!

– Боже, как вы испорчены, вы, истинный гений! – пробормотал Бэзил Рэнсом, с нежностью глядя на неё.

Она не обратила на это внимания и продолжила:

– А те миллионы женщин, у которых нет дома, что вы собираетесь делать с ними? Вы должны помнить, что женщины всё реже и реже выходят замуж. Это перестало быть их карьерой. Вы не можете велеть женщине заботиться о муже и детях, если у неё нет ни мужа, ни детей, о которых нужно заботиться.

– О, – сказал Бэзил Рэнсом. – Это важная деталь! Что касается меня, я настолько высоко ценю роль представительниц вашего пола в личной жизни, что абсолютно готов отстаивать право мужчины иметь полдюжины жён!

– По-вашему, турки создали высшую форму цивилизации?

– Турки исповедуют не лучшую религию – они фаталисты, и это мешает им развиваться. Кроме того, их женщины и вполовину не так очаровательны, как наши – или были бы очаровательны, если бы удалось побороть эту модную эпидемию. Только подумайте, какое важное заявление вы делаете, когда говорите, что женщины всё меньше и меньше заинтересованы в замужестве! Как пагубно эта глупая агитация влияет на их манеры, личность, природу.

– Я одна из таких женщин! – перебила его Верена.

Но Рэнсом не прервал свою речь и продолжил:

– Существуют тысячи вещей, которыми могут заниматься женщины независимо от того, замужем они или нет. Например, делать общество лучше.

– Лучше для мужчин, конечно.

– Для кого же ещё, ради бога? Дорогая мисс Таррант, что может быть приятнее для женщин, чем нравиться мужчинам? Эта истина стара, как само человечество, и не позволяйте Олив Ченселлор убедить вас, что они с миссис Фарриндер изобрели новую, которая сможет занять её место, или в том, что их истина имеет ещё более глубокие и прочные корни.

Верена не стала заострять внимание на его последних словах. Она лишь сказала:

– Что ж, я рада, что вы готовы увидеть мир, в котором полно старых дев!

– Я не возражаю против старых дев прежних времён – они были восхитительны. У них всегда было много дел, и они не шатались по миру с воззваниями. Я против новых старых дев, которых создаёте вы, и от которых я хотел бы держаться подальше. – Он не сказал, что имеет в виду Олив Ченселлор, но Верена посмотрела на него так, будто подозревала, что он собирался это сделать. Чтобы немного разрядить обстановку он продолжил: – Что касается вас, дорогая мисс Таррант, то мои замечания касательно влияния на женщин этого пагубного увлечения, к вам не относятся. Вы сами по себе, вы уникальны и неповторимы. В вас так удачно соединены разные элементы, что я склонен считать, что бы безупречны. Я не знаю, откуда вы пришли и как стали такой, какая вы есть, но даже самое дурное влияние вас не испортит. Кроме того, вы должны знать, – продолжил молодой человек, всё так же холодно и спокойно, как будто решал математическое уравнение, – вы должны знать, что ваша связь со всеми этими бредовыми разглагольствованиями – это самая нереальная, случайная и иллюзорная вещь в мире. Всё это было возложено на вас по воле обстоятельств и неудачных знакомств, и вы приняли это, как приняли бы любой груз ответственности, поскольку обладаете мягким характером. Вы всегда хотите угодить кому-нибудь, и вот сейчас вы разъезжаете с лекциями по стране и пытаетесь поднять демонстрации, только ради того, чтобы угодить мисс Ченселлор, как раньше делали это ради удовольствия ваших родителей. Это действительно не вы, для других существует лишь изобретённая вами кукла, которую вы дёргаете за ниточки, чтобы она могла двигаться и говорить, в то время как вы сами пытаетесь спрятаться и раствориться в ней. Ах, мисс Таррант, если бы всё дело было в желании угодить, как вы могли бы порадовать кого-то ещё, если бы отбросили вашу нелепую куклу и встали, наконец, в полный рост, во всей своей свободной красоте!

Пока Бэзил Рэнсом говорил так, Верена слушала его с большим вниманием, опустив глаза. Но едва он закончил, она вскочила на ноги – что-то заставило её почувствовать, что их общение продлилось уже слишком долго. Она отвернулась от него, как будто собралась уйти. Она и действительно собиралась это сделать. Ей не хотелось смотреть на него сейчас или продолжать разговор. Я говорю «что-то заставило её», но отчасти дело было в его манере говорить – такой спокойной и чёткой, будто он знал всё наверняка, и это пугало и одновременно злило её. Она пошла по дорожке к выходу, что должно было означать, что они должны немедленно покинуть это место. Он разложил всё по полочкам так ясно, как будто был во власти высших сил и не мог говорить иначе. Он сказал, что она не является тем, чем пытается быть, как дух, пытающийся обрести тело, и ей было больно это слышать. Она была уверена, что её настоящее я только что услышало его, хотя не должно было. В какой-то момент он вновь оказался рядом с ней, и пока они шли рядом, она осознала: то, что он сказал ей, было куда ужаснее самых худших опасений Олив. Каково было бы сейчас её бедной забытой подруге, если бы она услышала хотя бы часть их разговора? Верена была настолько потрясена речью своего собеседника, что это заставило её прервать разговор и немедленно покинуть парк. Она всё ещё не хотела, чтобы он подумал, что она бежит с поля боя или придаёт большое значение его словам. Потому она достаточно, по её мнению, равнодушно бросила Рэнсому через плечо, ускоряя шаг: