Рожденный дважды - Маргарет Мадзантини

В этих комнатах тишина и покой, запах давно обосновавшихся вещей — они накапливались год за годом: книги по искусству, научные труды, часы на стене, фотография молодых Йована и Велиды, посуда в шкафу… Кажется, что все предметы навсегда останутся на своих местах. Маленький домашний лабиринт, где дрозды садятся на диван рядом с котом, а тот и ухом не ведет. «Странно, что кот не ловит птиц», — говорю. «Я научила его уважать пернатых». Велида размахивает половником.

Мы на кухне, я помогаю Велиде делать долму. Начинка из риса и мяса готова, мы расстилаем виноградные листья, выкладываем на них начинку, заворачиваем. Я смотрю на быстрые, точные движения рук Велиды и думаю, что это образ вечности. И через много-много лет будет вариться долма, как варилась она и раньше, соединяя прошлое и будущее в непрерывную цепочку. Мне нравится сидеть на кухне рядом с этой пожилой женщиной, нравится, что она выключает телевизор, не впуская в свой дом зло, и готовит долму, мелко нарезая лук.

— Почему у вас с Йованом нет детей?

— Мы не захотели. Йован был слишком занят своей наукой, а я слишком занята Йованом. Как-то не сложилось.

Она улыбается, глаза у нее покраснели, должно быть от лука.

— И ты никогда не жалела об этом?

Она могла бы солгать — она привыкла жить замкнуто, одиноко, ни к чему говорить правду, но она говорит:

— Всегда жалела. Всегда…

Складывает долму в кастрюлю, посыпает перцем. И снова улыбается.

Когда мы сидели у телевизора, я спросила, что они будут делать, если начнется война. Велида не ответила, пожала плечами, пошла на кухню выпустить дроздов. И вот теперь она подливает в кастрюлю немного уксуса и отвечает, что они останутся дома. Говорит, что у нее дважды был рак, но Бог не забрал ее, оставил готовить на этой кухне.

— Страшно тем, у кого есть дети…

Из кастрюли доносится аппетитный запах.

— Бог хорошо сделал, что оставил тебя здесь, — говорю я.

— А почему у тебя нет детей?

Ни секунды не размышляя, я рассказываю ей все как есть. Она смотрит на меня, качает головой. В биологии, объясняет она, есть размножение почкованием, так вот, джеммой, геммой называется зачаток нового организма.

Я сказала Гойко, что хочу поговорить с Аской наедине. Назначили встречу в каком-то кафе, где я никогда не была. Это сооружение посреди парка похоже на тюрбан — смехотворное подражание оттоманскому стилю под австро-венгерским соусом. Внутри — декадентская элегантность венских кофеен начала двадцатого века, запах маринованных огурцов и босанской кафы. Я не сразу увидела Аску, она сидела за зеркальной перегородкой, рядом — инструмент в чехле. Она что-то быстро говорила Гойко.

Я подошла к столу, протянула ей руку:

— Привет.

Она поднялась, тепло обняла меня. На ней черный свитер и те же джинсы, что и накануне. Булавка все так же торчит в мочке уха. Однако на этот раз Аска была не накрашена.

Я наклонилась к ее волосам, теплой шее… почувствовала запах каких-то благовоний — палисандра, кедра.

Аска заказала для меня пирожные с баварским кремом и пахлаву.

Она совсем близко от меня; пока она ест, я могу украдкой рассматривать ее. Беспощадный дневной свет выявит все изъяны, откроет скрытые пороки. Она хороша собой, правильный овал лица, легкая припухлость под глазами, кожа чистая и прозрачная как вода. Следы усталости на лице шлифуют эту красоту, придают ей чувственность. Аска тоже разглядывает меня, крошки на моих губах, кольцо на пальце.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю.

— Двадцать два.

Я думала, что она старше. Смотрю по сторонам: вот женщина средних лет разговаривает и курит, сжимая свободной рукой пачку сигарет, как будто сдавливает собственное дыхание. В конце зала какая-то дверь, наверное туалет. Неожиданно мне приходит в голову, что нужно уйти отсюда. Встать и сделать вид, что иду в туалет, а на самом деле бежать, бежать куда глаза глядят, от этой овечки, от этих припухших, как выпуклые лепестки цветка, нижних век.

Я думаю о том, что она чем-то похожа на меня прежнюю… то же выражение лица — надменное и вместе с тем наивное.

Гойко хитро посматривает в мою сторону взглядом опытной свахи.

В кафе жарко, Аска сняла свитер и осталась в футболке, на которой серым оттиснуто какое-то юное лицо, не поймешь, то ли парень, то ли девушка.

На тарелке осталось одно баварское пирожное.

— Хочешь? — спрашивает Аска.

— Нет, это твое.

Аска съедает пирожное, облизывает пальцы.

Глаза у нее странные, где-то на дне лежит грусть, как на берегу — остовы кораблей. Она смотрит на меня очень серьезно, и, даже когда смеется, видно, что она никогда не подшучивает над людьми. Гойко относится к ней как к младшей сестре, он обращается с ней так же грубовато, как иногда с Себиной. Спрашивает, что это за девчонка на майке.

— Старик, ты ничего не знаешь. Это никакая не девчонка, это Курт Кобейн.

Так я узнаю, что ей нравится «Нирвана», что она по ночам слушает их записи и эта музыка уносит ее.

— Куда же она тебя уносит? — иронизирует Гойко.

— Туда, куда тебе путь заказан.

Он закуривает, бросает пачку сигарет на стол. Бубнит, что вся эта «Нирвана» — lukavi, хитрецы.

— Нигилисты, миллиардеры хреновы!

Гойко встает, говорит, что идет в туалет. Это он специально, чтобы оставить меня с Аской наедине.

На футболке у Аски надпись по-английски, изречение Кобейна: «Никто и никогда не узнает о моих замыслах».

Я хочу сбежать из этого кафе.

— А какие замыслы у тебя? — неожиданно спрашиваю я Аску.

Та отвечает, что попросту хочет уехать из страны. Она родилась в Соколаце, это в тридцати километрах от Сараева, зарабатывает себе на жизнь, играя в ресторанах и частными уроками. Вообще-то, ей и сейчас уже пора бежать, у нее урок с сыном ювелира из Башчаршии. Аска надувает щеки, чтобы показать, какой толстый этот ребенок, он даже не может дотянуться пальцами до некоторых клапанов. Говорит, что у богатых сараевцев сейчас модно оплачивать детям уроки музыки.

Говорит, что не хочет вот так состариться, что она молода.

Еще она говорит с улыбкой, что один музыкант из «Нирваны» — хорват и раз он смог, то и она сможет. Она хочет поехать в Лондон или в Амстердам, создать свою группу, для этого ей нужны деньги.

— Что тебе сказал Гойко?

— Что вам нужна roda… аист, который принесет ребенка.

— Ну да…

На тарелке остались взбитые сливки и кусочки сахарной глазури. Аска собирает их ложечкой:

— Я готова.

Она смотрит по сторонам, подпирает лицо рукой, ее зеленые глаза совсем близко от меня.