Русско-прусские хроники - Вольдемар Балязин

В конверте, действительно, лежало нотариально заверенное завещание, согласно которому отцу, матери, всем нам, троим братьям, и бабушке Анне завещалась равная сумма - по двести золотых пиастров, а кроме того, еще триста пиастров Сперотто завещал патеру Иннокентию на милостыню для бедных.

Отметив девятый день после смерти доброго старика, мы на следующее утро решили уезжать в Рим.

Я и Иоганн попрощались на остановке дилижанса с патером Иннокентием, с родителями, с плачущей бабушкой Анной и сели в пассажирский дилижанс, направлявшийся через Данциг в Варшаву. Отец и мать Иоганна возвратились со стоянки дилижанса домой, а мои родители и бабушка, наняв дорожный фиакр, провожали меня до Бранденбургских ворот. Там возницы остановили свои экипажы, я вышел, попрощался еще раз и поехал навстречу своей судьбе, оглядываясь назад, но почти ничего не видел, ибо пошел дождь, из-за чего стекло стало мутным, да и я, признаться, плакал, но старался, чтобы никто из окружавших меня пассажиров, а особенно Иоганн, этого не заметил.

А он не мог этого заметить, по той простой причине, что как сел в дилижанс, так и углубился в какую-то толстую тетрадь. Причем, наверное, для того, чтобы я ему не мешал, отсел от меня подальше. Я же все больше смотрел в окно на проплывающие мимо деревни и пейзажи, а он все читал и читал. А когда я как-то спросил: "Ганс, что это ты все время читаешь?", он ответил: "Латинские штудии, Томас. Ведь впереди у нас невероятно трудные экзамены".

Тогда и я вспомнил, что у меня тоже есть записи уроков по-латыни, но когда раскрыл дорожную сумку, то сначала увидел зеленую тетрадь Сперотто и тут же предпочел ее скучным латинским штудиям.

И хотя смотреть в окно было порой довольно занятно, но все же самым сильным впечатлением от всей дороги из Кенигсберга в Рим оказалось чтение "Дневников" Сперотто. Я читал их почти не отрываясь и корил себя за слабоволие, за то, что не могу приняться за латинские уроки, которые для меня сейчас важнее всего на свете. Однако уговоры не помогали, и я, засыпая, давал себе слово - с утра заняться латынью, но, проснувшись, вновь хватался за зеленую тетрадь и продолжал читать дальше, утешая себя тем, что это тоже неплохо, так как, читая "Дневники" Джованни, я совершенствую свои знания в итальянском, ибо его "Дневник" был написан именно на этом языке.

Да, пожалуй, для того, чтобы мой сумбурный рассказ стал более связным, плавным - в который уж раз пишу я это!- наверное, имеет смысл вклеить и "Дневник" Джованни Сперотто именно сюда, так как рукопись эта о последовательности событий моей жизни, а "Дневник" я прочел именно по пути из Кенигсберга в Рим и место ему - здесь.

Итак, вот они, его записи87.

IV. ДОРОГОЙ БОГОВ.

Историко-приключенческая повесть.

"В 1976 году издательство "Детская Литература" выпустило мою историко-приключенческую повесть "Дорогой богов", посвященную невероятной судьбе польского графа Люриса-Августа Беньовского, многими называвшегося одним из величайших авантюристов своего времени. Беньовский был взят в плен русскими войсками во время Барского восстания за независимость Польши в 1768 году. Он бежал из плена, был отправлен на Камчатку, бежал и оттуда, захватив галеон "Святой Петр" и дойдя на нем до Мадагаскара, где стал первым президентом Союза Малагасийских племен. В молодости, скитаясь по Европе, Бениовский побывал в Кенигсберге, познакомился с комендантом города генералом Василием Ивановичем Суворовым и его сыном, подполковником Александром Васильевичем. Остановившись на время в Кенигсберге, Бениовский слушал лекции профессора Канта, а затем, опасаясь ареста, скрылся из города. О его пребывании в Кенигсберге, в этой книге посвящены две главы".

Глава пятая.

повествующая о встрече трех человек в деревенской кузнице, о сыновних чувствах подполковника Суворова и о верноподданном Куно фон Манштейне, попытавшемся загладить свою вину благородным и смелым поступком

Не успел Морис отойти от Ченстохова и трех верст, как погода сразу же переменилась: откуда ни возьмись, появилась темная клубящаяся туча. Она шла низко-низко, вбивая в притихшую землю слепящие стрелы молний и пригибая траву летевшим впереди нее ветром. Через несколько минут солнце скрылось за тучей, молнии полыхнули где-то рядом и прямо над головой ударил гром. Гроза застала Мориса в чистом поле. Спрятаться было негде. Морис промок с головы до ног за какие-нибудь три минуты и потом уже шел, не обращая внимания ни на гром, ни на молнии, ни на ливень.

Когда гроза стихла, но дождь еще шел и по лужам прыгали веселые пузыри, Морис увидел за поворотом, у перекрестка дорог, деревенскую кузницу и, дойдя до нее, свернул под навес. Пользуясь неожиданной передышкой, кузнец бросил под дождем и кувалду и клещи и теперь сидел под навесом у огня. Сидел он на чурбаке у грубо сколоченного стола. На другом чурбаке, спиной к Морису, сидел человек, одежда которого была сшита из светло-серой парусины, а голова повязана бледно-голубым платком. Оба они, негромко переговариваясь, хлебали щи. Увидев подходившего к ним незнакомца, они. замолчали. Кузнец жестом пригласил Мориса к столу, но он" учтиво поблагодарил хозяина и сел на третий чурбак, стоявший возле жарко горевшей печи.

Человек в платке возобновил прерванный разговор.

- А как война началась,- говорил он,- тут уж пришли мы во Бесконечное разорение. Под английским флагом пойдешь - французы топят, под французским пойдешь - англичане. Пока имперские земли держали нейтралитет, плавать было хотя и трудно, но все-таки можно, а вот как и империя ввязалась в нойну, тут мы все и сошли на берег. Хорошо еще, что живы остались. Помыкался я, помыкался и в Пиллау и в Кролевце да и подался на старое место под Братиславу, откуда сам я родом. Три года прокрестьянствовал, зимой время от времени занимался извозом, ан нет, тянет море обратно. Вот и иду в Кролевец, авось там дела сейчас получше, чем три года назад.

Между тем дождь усилился. За его шумом Морис не совсем хорошо слышал, о чем говорят кузнец и прохожий матрос.

Когда же он прислушался, то не слова, а голос матроса о чем-то напомнил Морису, но первые несколько мгновений он никак не мог вспомнить, где ему довелось слышать его. Морис стал внимательно следить за разговором.

- Мы живем к Кролевцу поближе вашего,- ответил кузнец матросу.Приходилось мне встречать людей, которые бывали в Кролевце, когда был он под прусским королем, приходилось встречать и тех, кто остался в нем жить после того, как взяли его русские. И многие из его мещан, которым доводилось проезжать мимо моей кузни, говорили мне, что русские солдаты ни ремесленникам, ни торговцам никаких обид не чинят, и даже говорили, что от налогов и податей всех вообще городских обывателей начисто освободили.

- И я хоть и слыхал то же самое,- отозвался матрос,- только не верю в это. Видано ли дело: взять у неприятеля город и не только не стребовать с него контрибуцию, но еще обывателя от податей освободить!

Кузнец пожал плечами. Как будто немного обидевшись, проговорил:

- Дыма без огня не бывает. Значит, что-то такое есть, коли люди в один голос подтверждают.

- Я наверное знаю, что это так,- произнес Морис, и кузнец с матросом с любопытством взглянули на него.- Русские, заняв Кролевец, или Кенигсберг, ка"к называют его немцы, на первых порах более всего хотели расположить местное население к себе и к своей императрице. А как это лучше всего можно было сделать? Разумеется, освободив обывателей от того тяжкого бремени, какое наложил на них постоянно нуждавшийся в деньгах прусский король. Зачем им это было нужно делать, спросите вы. Отвечу. Русским выгодно иметь благорасположенных к ним горожан в тылу их наступающей армии. Им выгодно и то, что трудолюбивые и аккуратные ремесленники Кролевца работают без боязни, что все сделанное ими или какую-нибудь часть сделанного заберут налоговые агенты. Им выгодно также развивать торговлю, в том числе и морскую. И я думаю, приятель,- Морис повернул голову к матросу,- что ты без труда найдешь работу в Кролевце...

Матрос, все время слушавший молча, при последних словах повернулся к нему, и Морис от удивления оборвал фразу на полуслове. Перед ним сидел Андрей, его старый знакомец Андрей, с которым довелось ему коротать дорогу от Братисла-вЫ до Вербова, мерзнуть на постоялых дворах и отбиваться от волков.

Андрей заметил удивленно радостное выражение лица его неожиданного собеседника и недоуменно повел плечом - он не узнал Мориса. Болезненная худоба, грязная, потертая одежда и то, как появился он, хромая, под навесом кузницы,- все это не позволяло Андрею признать в сидевшем перед ним человеке молодого барича, которого три года назад он привез в богатый графский дом возле деревни Вербово.

Морис понял, что Андрей не узнал его, и решил до поры до времени не признаваться в том, кто он и каково его настоящее имя.