«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Двигались на восток вдоль полыньи. Вдруг собака стала идти осторожнее, потом она остановилась, перестала лаять и лишь потихоньку ворчала. Ясно было, что приближаемся к зверю. Взобравшись на торос и оглядевшись кругом, я заметил какой-то темный предмет, который то нырял, то всплывал среди ледяных глыб и как будто двигался на нас.

– Там какая-то черная собака, – сказал я.

– Нет, это медведь, – возразил Свердруп, который стоял несколько в стороне и видел со своего места лучше.

Теперь и я разглядел, что это крупный зверь; с головы я принял его за собаку. Ухватками-то он походил на медведя, но, как мне казалось, для медведя был слишком темной масти. Но если это не собака, значит – медведь, пусть даже черный. Я выхватил револьвер и бросился вперед, собираясь всадить в зверя все заряды, если понадобится. Но когда я уже находился в нескольких шагах от него и уже приготовился стрелять, зверь вдруг поднялся на дыбы, и я увидел, что это морж. В тот же миг он бросился в сторону и исчез в полынье. Мы так и застыли на месте. Палить в такого молодца револьверными пулями – все равно, что поливать гуся водой.

Немного спустя в лунной полосе на фоне темной воды снова обрисовалась огромная черная голова. Морж долго глядел на нас, нырнул, подплыл под водой поближе, вынырнул, стал раздувать ноздри, потом спрятал голову в воду и еще ближе подвинулся к нам. Можно было прийти в бешенство; будь у нас с собой гарпун, ничего не стоило всадить его зверю в спину. Да, если б…

Мы со всех ног бросились бежать назад к «Фраму», чтобы захватить гарпун и ружье. Но гарпун и линь разыскались не сразу. Их запрятали подальше, не предполагая, что придется так скоро их доставать. Кроме того, гарпун еще нужно было заточить. Все это заняло время, и сколько мы потом ни ходили вдоль полыньи, и к востоку и к западу, – моржа обнаружить не удалось. Кто его знает, куда он исчез, ведь, кроме этой полыньи, далеко кругом нет ни одного отверстия во льду.

Мало толку было теперь нам со Свердрупом злиться на себя за то, что сразу не догадались, какой мог там оказаться зверь; тогда бы он наверняка не ушел от нас. Но кто же мог ожидать здесь, среди сплоченных льдов, над тысячесаженной глубиной темной полярной ночью встретить моржа? Никто из нас не слыхал никогда ни о чем подобном; этот факт для меня – полнейшая загадка. Пришло на ум, что, быть может, мы попали на мелководье или оказались вблизи какой-нибудь земли, и поэтому после обеда я велел сделать промер глубины. Спустили 240-метровый линь; дна, однако, не достали.

По вчерашним наблюдениям, находимся на 79°41' северной широты и 135°29' восточной долготы. Широта хорошая. И ничего не поделаешь, если нас при этом относит немного на запад; в общем счете это пустяк. Вечером облака быстро несутся на север, гонимые сильным южным ветром; надо ожидать, что скоро и нас понесет добрый попутный ветер; пока же с юга дует лишь слабый, едва ощущаемый бриз. Но и такой ветерок, едва только он подымется, окрыляет нас, сулит подвинуть на север и приносит на судно хорошее настроение.

Полынья за нашей кормой идет примерно с востока на запад. Когда ходили искать моржа, то на западе не обнаружили конца ее; Мугста и Педер отходили от судна на полмили к востоку. Но и там полынья оставалась такой же широкой».

«Среда, 24 января. Сегодня вечером за ужином Педер рассказал несколько замечательных историй из своей жизни на Шпицбергене и об одном из своих товарищей Андреасе Беке.

– Так вот, понимаешь, это было на Голландском, или Амстердамском, острове[187]. Мы с Андреасом сошли на берег. Ходим и бродим это между могил, и взбреди нам вдруг на ум взглянуть, что в них такое; мы возьми да взломай несколько гробов. И что ты думаешь – они были там. У многих еще на скулах и на носу уцелело мясо; другие так даже лежали с шапкой на голове. Ну, Андреас, видишь ли, был с чертями запанибрата, он как двинет палкой по черепам, они во все стороны и покатились.

А потом взял несколько штук, насадил на палки да и давай палить в них. Потом ему пришло на ум поглядеть, есть ли у мертвецов мозг в костях, и он возьми да обломай одному бедро. И там был-таки мозг, провалиться мне на этом месте! Андреас взял и выковырял его щепкой.

– Да как у него духу хватило?

– Так это же, понимаешь, какой-то голландец был. Ну, а ночью Андреасу вдруг сон приснился страшный: все мертвецы пришли за ним и хотели схватить его, да он удрал от них на бом-кливер[188] и, сидя там, орал, как полоумный. Мертвецы выстроились перед ним на баке, и впереди всех тот, у кого он обломил бедро. Он приковылял и требовал, чтобы ему поставили бедро на место. Тут Андреас и проснулся. А, видишь ты, мы с ним спали на одной койке. Я сидел на койке и до слез хохотал, слушая, как он орет. Будить его я не хотел, – было интересно слушать, как ему круто приходится, понимаешь.

– А ведь это плохо было с твоей стороны, Педер, принимать участие в таком кощунстве над трупами?

– Так я же ничего худого мертвецам не делал. Я только один раз разбил гроб, чтобы разжиться дровишками и кофе вскипятить. Но когда открываешь гроб, труп ведь рассыпается прахом. А дерево было такое маслянистое, жирное, как самая роскошная сухая, смоляная сосна: и костер же мы развели! Кофе получилось – кипяток…

Один из слушателей долго сидел, погрузившись в размышления, а потом спросил:

– Ты говоришь: он двинул палкой по черепам, и они покатились. Какие такие черепа?

– Черепа? Ты что, не знаешь, какие бывают черепа? Череп– так он и есть череп… Был один лопарь, он из черепа, как из чашки, кофе пил…

Взрыв смеха.

– Вот так чашка, черт побери!

– Да вишь ты, у него другой не водилось, понимаешь. Вот он и приспособил себе такую; чем не чашка?

– Н-да, – завел Якобсен рацею, – это у них обычай такой: стрелять в черепа, как в мишень; находят особое удовольствие стрелять по черепам, что ли, или за неимением другой мишени, или еще по какой другой причине. Стреляют в глазные дыры…

Я спросил Педера о гробе Тобисена[189], не вырывали ли его когда-нибудь, чтобы убедиться: верно ли, что его и его сына убила собственная команда.

– Нет, его никогда не вырывали.

– Я, видите ли, заходил туда в прошлом году, – завел опять Якобсен, – но на берег не съезжал. Кажется, однако, насколько припоминаю, его однажды все-таки вырыли.

– Вырыли? Э, вздор! Его никогда не вырывали.

– Да, – сказал я, – мне сдается, я тоже слышал что-то в этом роде. И даже, кажется, именно здесь слышал, на «Фраме». Не ты ли это рассказывал, Педер?

– Н-нет, никогда я не говорил ничего такого. Я говорил только, что кто-то проткнул гроб гарпуном и что он до сих пор торчит там.