Убийство в заброшенном поместье - Брэнди Скиллачи

По ночам Джо лежала без сна, пытаясь разобраться в своих чувствах, но в основном она ощущала ужасное одиночество. А потом, разбирая документы матери в поисках нужных цифр для счетов, она нашла книгу. Книга была заткнута в самый дальний угол прикроватной тумбочки и стянута резиночками. Это была тайна, и Джо не могла притворяться, что она этого не понимала. Но все же вот он, почерк ее матери, синие чернила по выцветшим линиям. Дневник. Ее прошлое.

Джо практически почувствовала электрический разряд, в пальцах покалывало, и эти ощущения не ослабели со временем. Возможно, в ее руках был ключ ко всему, о чем умалчивала ее мать. Она надеялась узнать о семье и родине ее матери и даже о дяде Эйдене. Возможно, то было ее обычное жадное любопытство к написанным словам. В любом случае она прочитала дневник, и переиграть это уже было нельзя: я беременна от него и не знаю, что делать. Его ребенок. Его. Но имени не было. Она продолжала читать жадно и виновато. Ее мать стала изгоем для своего отца. А потом и для своего брата Эйдена. Они не верят мне. Боже, они мне не верят. Им неинтересна была ее версия событий. И этого она бы не вынесла.

– Моя тетя Сью вообще-то была маминой тетей, – объяснила Джо Гвилиму. – Сестра моего дедушки, намного младше его. Для моей мамы она была больше как сестра. И обе они чувствовали себя одинокими в своей семье. – Джо забралась на диванчик с ногами. – Я это знаю, потому что она об этом написала. Но на всех этих страницах она ни разу не назвала имя моего отца. Только то, что это был лучший друг ее брата Эйдена… И то, что он был женат.

– И что потом? – спросил Гвилим. Он так наклонился, сидя на стуле, что практически завис в воздухе. Джо судорожно вздохнула. Следующая часть истории была хуже. Намного хуже.

– Потом, – медленно произнесла она, борясь с желанием вернуть сказанное обратно. – Потом в спальню зашла мама и застала меня за чтением.

Все началось абсолютно спокойно. Джо не нарушила ни одного известного ей запрета. Но она заговорила первой, стала извиняться, хотела все сделать правильно…

– Я не хотела, – сказала она.

Это, однако, было неправдой. Она хотела. Она всегда хотела узнать и чтобы знали о ней, но это всегда отрицалось. Теперь же она увидела хотя бы часть правды, и это было словно чистая вода после долгого пыльного молчания. В глазах Джо мать стала лучше и смелее. Но в скомканном извинении ничего этого не было. И мать уловила в нем ложь.

Когда Джо повернулась и посмотрела ей в глаза, перед ней стояла словно чужая женщина. Все знакомые черты исказились в чуждой гримасе неподдельного ужаса.

– Как ты посмела? – отчаянно и пронзительно спросила она. – Как ты могла?

Джо не знала, что сказать. Слова испарились, как тогда в «Красном льве». Ничего не получалось. Мать подошла к ней, и это заняло целую вечность. Джо запомнила каждое движение, каждое выражение ее лица, напряженные белые морщинки, разбегающиеся от глаз, обнажающиеся зубы за тонкими губами, искривленными в панике.

– Отдай мне дневник. Это мое, и ты не имеешь права даже касаться его.

Но Джо не спешила отдавать. В нем было единственное доказательство существования ее семьи, помимо матери и теперь уже покойной тети. Пусть и без имен.

– У меня есть право, – смогла выдавить она. Тихо. Почти шепотом. – У меня есть право знать.

У Джо был отец. Может, даже братья и сестры. И возможно, хоть кто-то похож на нее. Возможно, какой-нибудь ее кровный родственник, который так же ощущал этот мир, так, как она всегда его ощущала. Мать положила руку на книгу. Джо не сдавалась. Чувства вырывались из нее, отовсюду, где она их раньше скрывала, неуправляемые, беспорядочные. Злые.

– Как ты могла прятать это от меня? – спросила Джо дрожащим голосом. Дрожь охватила ее всю, от ног и до кончиков пальцев. Она выпустила дневник из рук, и мать прижала его к груди, как младенца. Она стояла, покачиваясь, прижавшись подбородком к чему-то столь ценному, странному и запретному. А потом она заговорила:

– Ты жестокосердная и бесчувственная. Ты никогда меня не любила так, как должна любить дочь.

Джо произнесла эти слова вслух в этой обветшалой библиотеке. Она слышала голос своей матери так ясно, как в тот день, когда эти слова были сказаны.

На другом конце стола прерывисто вздохнул Гвилим.

– О, Джо, – сказал он.

Зачем он сказал это так нежно, лучше б промолчал. Она могла бы взорваться изнутри.

– Мы больше никогда об этом не говорили, – сказала Джо, покусывая губу. Держи свое дерьмо при себе.

– Могу ли я спросить – и скажите, если мне лучше промолчать, – помирились ли вы?

Джо крепко сжала кулаки. Она почувствовала, как что-то большое и уродливое распирает ее изнутри, толкая в ребра.

– Я пыталась. Я повторяла ей ее же слова, говорила, как это меня ранит. – Слова сыпались все быстрее, соревнуясь с ритмом сердца. – Но это уже не имело значения. Она просто… забыла.

Тело Джо предало ее. Она зарыдала, и слезы были горячими. Тот день, ужас от того, что она узнала, от обвинений, от ощущения себя такой крошечной – это стало одним из худших моментов в жизни Джо. А для ее матери это был просто какой-то вторник. Который и помнить-то не стоило. Для нее это не стало реальностью. Джо мог обидеть кто-то другой, кто-то вообще несуществующий.

Больше они об этом не говорили. Ни когда ее мать заболела, ни когда она ухаживала за ней, наблюдая ее угасание. Она умерла, так и не рассказав Джо всей правды. Последняя связующая ниточка с другой семьей. А потом позвонили юристы и сообщили, что она унаследовала дом в Англии. И вот она приехала и стала надеяться.

– П-п-простите. Я не д-должна была плакать, – заикаясь от слез, сказала она. Гвилим был рядом, ничего не говорил, просто молчал. Он выглядел озадаченным.

– Почему? – спросил он. – Почему вам нельзя плакать?

– Я вообще-то прихожу в норму. Начинаю жизнь заново. Я… – Джо обвела руками то, что она хотя бы попыталась сделать: библиотеку, дом, крышу, хоть и выглядело все жалко. – Все не так, конечно, должно выглядеть.

Гвилим сел поближе. Но не на диван, а на пол. И глубоко вдохнул, словно собрался нырнуть.

– И кто? Кто решает, как тут все должно выглядеть? – спросил он. Джо выпрямилась и постаралась вернуть себе частичку достоинства.

– Я