«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев

смотреть, как мальчики целыми днями не отрывались от листов бумаги, на которых они аккуратно выводили мелкими печатными буквами строчки листовок и рукописные газеты. Готовая «продукция» текла отсюда непрерывным потоком во все камеры главного корпуса тюрьмы.

Вовремя была проведена и «вещественная подготовка»: и у нас, политических, и у уголовников. В конце марта, пока еще тюремное начальство не стало слишком бдительным, мы начали варить на нашем примусе красную краску. Старые материнские платки, простыни, рубашки кроились, резались, меняли свой цвет, а затем засовывались под подкладку и в тюремные тайники, где обычно хранилось все запретное.

Большое полотнище, окрашенное в темно-вишневый цвет, было разрезано на ленты. Приготовили красный бант и для зайчонка.

Те, кто не знал, заучивали и тихонько распевали «Интернационал».

Прорепетировали и хоровую декламацию политических лозунгов…

Пятнадцать Первомаев встретил я в старых темницах и в новых, современных тюрьмах — в одиночках и в общих камерах, в карцерах и в подвалах для пыток, Если описать один за другим эти «праздники» — вы бы увидели, словно отраженное в черном зеркале, развитие фашистской диктатуры в Болгарии. Но вы бы увидели также и быстрое укрепление нашей партии, ее большевизацию.

В праздновании этих пятнадцати Первомаев были и отличия и сходство: по-разному они готовились и проводились, по-разному расправлялись и издевались над нами фашистские палачи.

Первые шаги были робкими. В 1926 году, когда после сентябрьского и апрельского разгромов наше движение только начало оживляться, — это были взаимные поздравления, воспоминания о прошлом Первомае или несколько вывешенных где-нибудь лент. Но даже это становилось тогда источником веры в новый подъем борьбы и в будущую победу. Наши старые товарищи бледнели от волнения, увидев красную ленту, и, хотя они пытались улыбаться, на глазах у них выступали слезы.

В последующие годы празднования становились уже организованными политическими демонстрациями; их устраивало вновь образованное партийное руководство. Участились массовые голодовки, манифестации, митинги, выступления; тюрьмы сплошь украшались красными знаменами, гремели «Интернационал» и «Дружная песня»…

А враг отвечал нам массовыми избиениями, стрельбой по окнам камер, пытками. Нас на целые месяцы сажали в одиночки, лишали права переписки, запрещали получать передачи от близких.

Когда я мысленно возвращаюсь к тем временам, теперь, со светлой вершины нашей исторической победы, я вижу, как стираются различия и детали наших боевых первомайских празднеств и остается основное — то, что их объединяет.

Остается удовлетворение от того, что пройденный нами путь был правильным, остается высокое сознание того, что каждое наше первомайское выступление в тюрьме было частицей всенародной борьбы, общего героического порыва рабочих всего мира к боевому революционному единству.

Воспоминания о пережитых страданиях стерлись. Но зато радостной гордостью горит сердце — ведь ты жил, ты боролся рядом с такими чистыми и мужественными товарищами коммунистами! Многие из них пали в боях, многие живут среди нас сегодня, неколебимые строители той новой жизни, о которой мы все мечтали тогда.

Первое мая!

Ни в один другой день наше сыновнее чувство к матери — Партии не бывало сильнее, чище и преданнее.

Ни в один другой день радость от того, что есть на свете Советский Союз, не была такой полной.

Проснешься, бывало, рано-рано… В тюрьме, понятно, нет никакого радио, но и сердца достаточно, чтобы уловить победный гул шагов миллионов на Красной площади в Москве…

С таким же чувством встретили мы и тот далекий Первомай, который связан в моей памяти с маленьким зайчишкой.

Главной нашей задачей было провести первомайское выступление открыто, чтобы вовлечь в него всех заключенных и поднять на ноги прилегающие рабочие кварталы.

У нас, партийных руководителей и товарищей из актива, был уже немалый опыт, — мы не раз проводили выступления протеста и первомайский праздник в различных тюрьмах страны.

Но и врагу уже были известны некоторые наши приемы. Нужно было найти новый вариант для начала действий и по возможности обмануть бдительность тюремных властей.

Выработанный нами «стратегический» план был прост. Новизна и необычность его заключалась в том, что начало выступления замышлялось обманчиво невинным, а затем уже должны были развернуться настоящие действия.

Как мы и предвидели, нас держали взаперти в «бетонке».

Надзиратели во главе со Спиридоном, подкрепленные переодетыми жандармами, подстерегали нас, как стая стервятников, во всех углах, под окнами, у дверей…

Тюрьма была блокирована. Снаружи стояло оцепление из прибывших со всей округи полицейских. Жандармы еще ночью заняли помещения, где располагалась тюремная администрация, — отсюда в случае необходимости можно было легко и быстро совершать перебежки в направлении складов и узловых пунктов главного тюремного корпуса.

Усилили и военную охрану. Командование воинской частью, охраняющей тюрьму, принял специально присланный мрачный тип в чине капитана.

В общем это была осажденная и одновременно взятая изнутри крепость.

Такое внушительное скопление полицейских и военных сил против ста — ста двадцати безоружных и в большинстве своем истощенных и больных коммунистов невольно заставляло нас испытывать гордость. Если противник так оценивает наши силы, то нам остается лишь оправдать его ожидания.

Решимость наша крепла. Только бы все развивалось по намеченному плану…

Утром мы проснулись… (Да разве спал кто в эту тревожную ночь?!) Поздравили друг друга. Несколько товарищей прикололи себе на грудь вместо приготовленных заранее лент розетки из окрашенных стружек, которые они прихватили в мастерской.

Не сходя с коек, чтобы не скопляться всем вместе, мы провели что-то вроде беседы. Мы не забывали, что злой глаз следит за нами через «шпионку» и что о всяком нашем движении тотчас же будет сообщено в административный корпус, где заседает «штаб» врага в составе начальника тюрьмы, командира военной охраны и начальника жандармов.

Мы должны были создать впечатление, что празднуем, и в то же время не давать ни малейшего повода для провокации.

И действительно: поскольку мы не протестовали против того, что нас держат взаперти, не пели, как это бывало прежде, не выкрикивали хором лозунгов, а главное — не вывешивали в окнах красных флагов, не размахивали ими — нас оставили в покое.

Еще большее успокоение внесла полная тишина (тоже запланированная нами!), которая царила в главном корпусе тюрьмы. Уголовники беззаботно продолжали свои будничные занятия — мастерили ложки, игрушки, четки, играли в карты, спали…

Прошло несколько часов.