Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

Орлов склонил голову набок, что могло означать глубокое сомнение.

– Мне пока тоже невозможно связать все ваши нити. Извольте уж вы.

– Кто лучше других сохранит в тайне задание? Тот, кто не знает о его истинной сущности. Какое задание будет исполнено всенепременно и с надлежащим усердием? То, которое получено от высшего сановника, великого князя или императора. Вполне резонно предполагать, что исполнивший его окажется щедро вознаграждённым. Всё это видим мы в истории.

– Так недолго и до обвинений верховных особ, – словно бы предупредил он из необходимости, но вовсе не желая смутить меня.

– Орден и коронованных особ может использовать в своих интересах, ведь иные братья стоят высоко, имея наследные титулы и занимая главные должности, – осторожно заметил я.

– Можете говорить свободно, – кивнул он, заметив неловкость моей речи. – Некоторые правители сами состояли в братствах, или покровительствовали им, не имея представления о целях тех, кто их обманул. Иные из них прозрели, иные стали что-то подозревать.

– Мысли государя мне неведомы, но о причинах подозрительности прочих я имею сказать нечто. Руководители путешественников старались найти им задания, не вызывающие подозрений ни у них самих, ни у властей, ни – это главное – у соперников. Да, пожалуй, соперников они страшились более всего. Это невозможно увидеть прямо ни в одном из подозрительных хождений, но у множества их есть некоторые общие черты, уловимые лишь на протяжении веков.

– Кто же их соперники? – перебил он.

– Я полагаю, другие братства, ищущие того же секрета. Но, как мы видим, они недооценивали друг друга, и время от времени к вернувшимся посланцам заявлялись члены противного общества, или, возможно, другого крыла того же ордена. Прошу понять, Алексей Фёдорович, на сей счёт я имею самое общее представление, и сейчас мы углубляемся в область чистых домыслов, где истины доля лишь малая.

– Позвольте, я попробую сложить картину. Итак, некое общество «Аз» засылает тьмы ничего не подозревающих гонцов по свету, и те свозят им всякую рухлядь.

– Истинно так. По большей части, это рукописные книги.

– В то же время орден «Б» делает то же самое. Одновременно по всем правилам военных действий те и другие ведут разведку за действиями противника. И как только им удаётся заподозрить чужого гонца в добыче неких важных сведений, они заявляются к этим людям и требуют от них… впрочем, тут не знаю, чего они требуют, но ясно, что требования сопровождаются недвусмысленными угрозами. Первое, что слышат непрошенные гости: «Да я знать ничего не знаю!» – что правда. Однако им разъясняют, что к чему, и намекают на крупные неприятности. Путешественники бегут к своим покровителям, а те советуют им молчать о главном и не скрывать второстепенного, ибо никаких твёрдых доказательств у пришельцев нет, а одни только догадки. Вот тогда и появляются сочинения, удивляющие нас своими странными пассажами, ибо сочинены они в оправдание так, чтобы не задеть ни одну из сторон.

– Я так себе это и представляю. Гласность в мелочах – лучшая почва для обмана. В изобилии пустых сведений проще всего скрыть единственный секрет, да и кто станет искать самоцвет в помойной яме.

– Мило. Я буду просить вам советника. Коллежского. Как скоро мы разобрались аж с двумя тайными обществами!

– Не просто с двумя обществами, а с орденами, действующими уже лет пятьсот или более. Только по-прежнему не знаем, кто есть кто, ибо даже паломники, робкие свидетельства которых наводят нас на мысли, могли действовать в интересах разных обществ. И кто сказал, что их всего два?

– И кто сказал, что оно не одно, ибо мы можем зреть две или более ветвей единого ствола, и ветви как у платана Готфрида Бульонского могут о том стволе не догадываться. Теперь о самом секрете. Могу я просить открыть его?

– Мне он неизвестен, Алексей Фёдорович, и это правда. Поговаривают о языке Адама, обладатель коего может повелевать ангелами, но, признаюсь, слух сей, похоже, пущен самими верховными заговорщиками для своих же простаков, находящихся в нижних градусах посвящения.

Я ожидал недовольства, но услышал спокойное:

– Разумеется, но для чего – им повелевать ангелами?

– Обладание властью уже само по себе…

– Так рассуждают те, кто никогда не обладал этой величайшей обузой, уничтожающей всякую свободу, – воскликнул он как человек безусловно знающий. – Ещё предположения у вас имеются?

– Увы, я говорил, что секрета их не знаю.

В молчании мы пили кофе. Ваза сладостей заменила обеденные блюда.

– Могли бы вы заняться его поиском? – неожиданно спросил он.

– Вы полагаете, я за год могу найти то, что другие не отыскали и за сто?

– Вам не нужно найти решение, коего ищут они, вам нужно узнать только цель. Например, вы не должны узнавать рецепт философского камня, которого может вовсе не существовать, вам надо только выяснить, что некто ищет его, дабы шантажировать Английский Банк, а под философским камнем он понимает субстанцию, которая трансмутирует ртуть в золото. Того более, я не требую материальных доказательств. Ваш вольный пересказ в духе услышанного мною достаточен вполне.

– Я полагаю, что поиски членов тайных обществ в Петербурге дадут более плодов, ибо, хотя в Египет тянется одно щупальце, головы же покоятся в европейских столицах.

– Я доложу Его Величеству. Его отношение к тайным обществам вам должно быть известно. Не смею давать указаний, вы не на государственной службе, но всё же я просил бы вас уделить больше внимания сему делу.

Я едва не вспылил, но заставил себя терпеливо рассказать, почему хотел бы избавиться от дела, в которое оказался вовлечён волею случая. Крылатые исполины князя Прозоровского предстали в моём рассказе простыми неведомыми гигантскими существами.

– А кстати, где же тот камень? Так сказать, квинтэссенция…

То, как выудил он из не краткого моего изложения самую суть, показалось мне едва ли не сверхъестественным, ведь роль камня я постарался низвести до ничтожной.

– Я храню две копии надписей, сам же оригинал отправлен в Одесский музей, а ныне, полагаю, находится в музее Керченском. Это может показаться опрометчивым, но я в ту пору не подозревал о его свойствах.

– Значит, он может теперь находиться в руках врагов государя?

Тут я впервые признался себе, что никогда не смотрел на эту задачу с такого угла. Потому как считал только врагов личных. Орлов же понимал службу иначе. Меня прошиб пот, но сознаться, что я не только не сберёг, но вдобавок продал реликвию бонапартистскому генералу (и не столько уже бонапартистскому) я не мог. То, что, поддавшись сантиментам, почитал я за блестящую сделку, могущую спасти человека, он, возможно, расценил бы как государственную измену.