Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920 - Хадлстон Уильямсон

Погода становилась все хуже, и русские кутались во все, что было под рукой, некоторые даже поверх рубашек обвязывались пучками соломы. Железная дорога на юг блокирована, вода на станциях замерзала в насосах, и один за другим тянулись часы мучений, пока длинные цепочки вагонов вились вдоль улиц, прокладывая себе путь сквозь толпы пеших людей, бредущих на стертых ногах вместе со своими пожитками.

Теперь даже войска были охвачены тревогой и старались укрыться в безопасности, и генерал Карпов из пехотного училища, к тому же военный комендант города, стремился подавить эти проявления жесткими мерами. На улицах дефилировали кавалеристы, и он повесил какого-то казачьего капитана прямо перед нашей гостиницей в качестве предупреждения дезертирам.

Я провел весь день вместе с Лаком, пытаясь перегнать последний искалеченный вагон на главный путь станции Новочеркасск, но железнодорожники бунтовали и были неуправляемы. Их обещания никогда не стоили многого, потому что поставлявшиеся ресурсы всегда распродавались, а боеприпасам никогда не удавалось доехать до места назначения. Многие из них были к тому же красными и по возможности вредили. Временами нам приходилось угрожать, но это не особенно помогало, иногда мы использовали солдат, чтобы перегнать вагоны, а тем временем за нами наблюдали мрачные железнодорожники, многие из которых только дожидались прихода большевиков.

Со вздохом облегчения я увидел, что задержавшийся вагон миссии в конце концов был прицеплен к поезду, идущему на Ростов, и, попрощавшись с Лаком и его женой, а также двумя офицерами, уезжавшими вместе с ними, по пути со станции поднялся по холму в последний раз с огромным чувством облегчения, что уже впредь не буду отвечать за склады или беженцев. Все они отправились на юг – теперь сразу же за мостом у Батайска, что в 40 милях отсюда, они будут в безопасности.

А красные уже были в двух днях перехода от Новочеркасска.

Я понимал, что русский штаб в ту ночь слишком занят, чтоб я мог беспокоить людей, поэтому с Дики и еще одним офицером, краснолицым крепким парнем из Девона, Ридом я принял меры к отъезду в получасовой срок, загрузил три деревенские подводы нашими вещами и фуражом для лошадей и поставил наших ординарцев дежурить по очереди во дворе гостиницы, чтобы ничего не украли и не забрали силой. Все еще стоял леденящий холод, изморозь все покрыла толстым слоем, и я опасался, что кто-нибудь воспользуется попытками наших сторожей погреться.

В 3 часа ночи меня разбудили взволнованный переводчик и штабной офицер из дворца.

– Атаман! – прокричал он. – Он не остается с арьергардом Янова! Он уезжает в 5 часов утра и очень хочет, чтобы вы и все ваши офицеры воспользовались его спецпоездом и уехали вместе с ним!

Мне по-прежнему была не по душе мысль об отъезде, но, похоже, это был подходящий транспорт для Кларка и Фитцджеральда, а поэтому их отыскали и сказали, чтоб отправлялись.

Пришел Пашков и тоже посоветовал мне уехать.

– Вам лучше бы исчезнуть, пока есть какой-то шанс, – заявил он. – Многие из солдат и горожан превратятся в большевиков, как только уедет атаман.

Однако я решил остаться, и Дики с Ридом согласились со мной. Наша группа теперь сократилась до размеров первоначальной маленькой ячейки, и все, что нам сейчас надо было делать, – это держать связь с Яновым и попытаться выбраться и пострелять по красным в день русского Рождества, когда предстояло последнее большое контрнаступление для спасения города. И лишь тогда я подумал, что предстоит довольно курьезный способ отпраздновать рождение Христа.

На протяжении всего дня через город лились толпы отставших солдат из 2-й дивизии, и единственными войсками, готовыми сражаться и принести какую-то пользу, были кавалеристы корпуса, которым сейчас командовал Павлов, задерживавший продвижение врага возле Персиановки, что в 10 милях отсюда.

В канун русского Рождества вернулся Алекс Смагин, и он с Павловым, который по какой-то странной причине оставил командование войсками, ужинали с нами в гостинице «Центральная». К этому времени почти все, включая и большинство слуг, ушли – кроме двух ярко одетых горничных, даже не пытавшихся скрыть своего восторга перед неминуемым приходом большевиков. Огромное здание, где царило гулкое эхо, где вход был испещрен следами пуль, было пусто, ковры в грязи там, где по ним топтались тяжелые сапоги. Здание становилось убогим и пыльным, а в зале валялось опрокинутое растение. Мы с трудом добывали себе какую-то пищу, и для этого даже приходилось самим искать ее на кухне. Снаружи, в городе, там, где украшенные снегом крыши собора чернели на фоне свинцовых туч, в местах, где появились сочувствующие красным, слышалась спорадическая стрельба, а агитаторы возбуждали народ в рабочих районах. Было опасно выходить на улицу, и несколько человек были подстрелены, так что каждый, насколько возможно, держался подальше от улицы.

Все мы к тому времени были здорово измотаны и ожидали, что следующий день будет трудным, а потому легли спать рано. Но заснуть было трудно, потому что по коридорам взад-вперед постоянно бегали немногие из оставшихся постояльцев гостиницы, хлопали двери и грохотали ящики, которые перетаскивали в безопасные места. Я встал в 3 часа ночи и пошел проверить наш транспорт на случай, вдруг кто-то из отчаянно нуждавшихся обитателей либо какая-нибудь группа мародеров из отставших казаков удерет с ним, а день русского Рождества обещал быть отличным и светлым, под шум артиллерийской стрельбы, совершенно отчетливо доносившейся в неподвижном воздухе со стороны Персиановки.

Сидорин говорил мне, что собирается взять на себя непосредственное командование сражением, и, когда он попросил меня поехать вместе с ним, мы отправились в его штаб, который сейчас располагался в брошенном дворце. Наши кони были оседланы, а вещевые мешки собраны, поскольку я был вполне уверен, что следующую ночь мы проведем уже не в Новочеркасске. Через город текла хаотичная колонна из всех видов транспорта, в которой смешались и беженцы, и вооруженные, и невооруженные солдаты. Станция была забита охваченными паникой людьми и военными автомобилями, которые как очумевшие на бешеной скорости проносились мимо. Продолжали появляться деморализованные и утратившие порядок войска, солдаты в лохмотьях, не желающие подчиняться своим офицерам, а за ними последовали объятые ужасом торговцы и крестьяне, старики, женщины и маленькие дети верхом на лохматых лошадях, с собой они тащили свои перины, кастрюли и сковородки. Похоже, они знали, что мы уходим, и не стеснялись продемонстрировать свое отвращение. Вокзал превратился в преисподнюю грохота, и мы то и дело видели на удалении вспышки насилия и пожары.