Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

Парфён сплюнул:

—              А некуда. У сестры в Никольском муж пономарём. Так хата ма­хонькая, а детей восемь душ.

Там и лечь негде. Ну, трёх, может, четырёх Настя примет. А остальных куда?

Лёха почесал в бороде:

— Вот что, отец. Делать нечего, придётся венчаться без роди­тельского благословения. Во время Ксана заставила меня написать ба­тюшке. Законную-то жену матушка примет. Да и младших девочек можно с ней отправить в Духовщину. Матушка у меня — добрая душа. Михайловская церковь, что в верхнем замке стоит, не сгорела?

Ксана стояла невдалеке, как каменная, прикрыв рот платком, — только глаза горели.

Фишер дал поручику Куницину на венчанье полдня и ночь. Утром Лёха довёл семью до городских ворот, поцеловал жену:

—              Останусь жив, встретимся.

На рассвете турки снова начали штурм пониженного вала. Рус­ские едва отбились! Гордон пошёл к Ртищеву: пришла пора сменить драгун: уж очень большие потери. Стрелецкие полковники просили Гордона продержаться ещё сутки, но наместник приказал сменить.

В девять часов драгуны ушли. Скоро турки обрушили на вал огонь семи батарей. Янычары снова пошли на приступ и вышибли стрельцов, тут же разобрали и унесли палисад. Теперь полковники при­бежали к Гордону:

—              Что делать?

«Будто я волшебник», — подумал Патрик. Ответил жёстко:

—Сражаться! Во время поставили ретраншемент поперёк угла среднего больверка, теперь есть где зацепиться.

В два часа дня турки взорвали мину у Крымских ворот. Однако на штурм не решились.

Лёгких дней у полковника Гордона за время осады не было. Но 30-е июля выдалось из ряда вон. Утром солдаты рыли ход для контр­мины и наткнулись на турецкий подкоп. Под землю не полезли, по­боялись. Бросили гренаду. Галерея обрушилась.

В полдень донесли, что турки готовят приступ.

—Приготовьте картечь, — сказал Гордон полковнику Корсакову. — Отведите солдат из угла больверка, оставьте только часовых.

Толстый увалень не спешил выполнить приказ: дескать, обой­дётся. Гордон послал к нему вестового, затем пошёл проверять сам. Не успел. Мощный взрыв поднял весь угол. Вал, палисад — всё обрушилось в ров. Пролом почти двадцать саженей. Погибло много солдат, не ушли вовремя.

Турки тут же пошли в атаку. А ретраншемент был ещё пуст, не занят нашими!

«Турки ворвутся в город!» — Гордон со шпагой в руке кинулся впе­рёд:

— За мной!

За ним бежало только восемь солдат и майор Дей. Стрельцы за­робели. На открытом месте их встретили частым огнём. Трое солдат упали сразу, майора ранило, полковника спасла кираса. А турки уже бе­жали, стараясь отрезать Гордона от палисада.

«В плен к туркам? — мелькнула мысль. — Какая нелепость! Поми­луй, Господи!»

Но тут из-за палисада выскочила полусотня стрельцов. Выставив широкую бороду и яростно матерясь, впереди бежал Корсаков — от­куда прыть взялась? — выручил.

Убедившись, что стрельцы надёжно заняли ретраншемент, Гор­дон собрал лейб-роты обоих полков и с развёрнутыми знамёнами повёл к пролому. Дружного удара враг не выдержал и ретировался. Тут, наконец, подошёл вызванный резерв. Гордон приказал всем срочно ра­ботать, закрыть пролом. С полчаса турки не стреляли, а потом нача­лось!

Вражеские пушки осыпали больверк ядрами, бруствер ретран­шемента разрушили в трёх местах, но русские не побежали. Атаку яны­чар встретили картечью и дружным огнём с флангов. Турки взорвали вторую мину под куртиной слева. К счастью, вырытые ямы погасили силу взрыва, вал уцелел, да и балки палисада были скреплены на со­весть, устояли. Янычары лезли отчаянно, не глядя на огромные по­тери. Наши не уступали. Появился кураж. Бой длился четыре часа. Полковников не осталось: кто ранен, кто бежал. Корсакова унесли с дырой в плече, у Гордона — ещё три раны в правой ноге.

У наших — сорок семь убитых, восемьдесят раненых, а всё-таки штурм отбили, выстояли. В тот день на город обрушилось 945 ядер и 328 бомб.

После пожара в городе стало трудно с жильём. Лёха с Остапенко перебрались в землянку, к своим драгунам. Иван долго ходил по верх­нему замку, пока нашёл угол.

В той же хате квартировал командир Ахтырского казачьего полка, Павел Григорьевич Давыдов. Ванька поначалу опасался осани­стого, строгого, немногословного полковника.

Но через пару дней тот попросил его отписать весточку жене в Ахтырку. Читать полковник умел, а писал с большим трудом. Любуясь красиво написанной грамоткой, Пал Григорьич вдруг улыбнулся в длинные усы и сказал:

—              Добро! Пийдем, хлопчик, поснидаем, чим Бог послал.

Денщик выставил на стол кварту горилки. И третью стопку они

уже пили, как близкие друзья.

—              Ты хлопец добрый, да прост! — доверительно говорил полков­ник, подливая горилки. — Простым нынче худо. Я, на что тёртый калач, а сдурил, вступился за Дорошенку. Теперь Самойлович мени со свиту сживает. Загнал в самое пекло!

— С начальством не поладишь, хлебнёшь лиха! — согласился Иван. — Да тут у вас на Украине свои порядки, в них сам чёрт не разбе­рётся.

Пал Григорьич разлил горилку по чаркам, нарезал сало.

— То так, — Давыдов поднял палец. — Москали про Вкраину ничого не ведають. У вас и хлоп, и боярин в одну церкву ходят, одному Богу молятся. А в нас паны! Для пана любой православный — хлоп, быдло, пся крев! Гуторят: «Руси нет, тильки попы да хлопы» У мойого бати пидо Львивом була хата добра, тай волов пара, тай садок. Наш пан, Краснивский, в Кракове проигрался в карты, вдрызг. Вернулся в маетность5, враз вси поборы вдвое! И барщина пять дней. Не можно житы.

Вси животы бросили, втекли на Слободскую Украину. Там полигше. Я тоди щё хлопчиком був. На Москве, что царь скажет, то и буде. А в Польше пан Круль — ништо. Всё в руках панов. И суд, и войско. Воны: «народ шляхетский», што хочут, то и робят.

Дорошенко-то думав от панов отбиться, як Богдан! Тай сил мало­вато. Я, как подрос, пошёл к нему казакуваты.

Тут султан собрал на панов велику силу. Добрый час! Дорошенко и подавси к султану. Красче басурман, чем паны. Тай и до того Царь- граду неблизко. Угадав! Побил Султан панов, отдали воны йому всю Подолию и Каменец, да и дань платить кажный год обещали. Султан и оставил Украину на Дорошенку.

Самойловичу то — нож вострый. Начал он царю на Дорошенку доносы слать. Дескать, пойдёт царь на Крым походом, вся Украйна його буде. Не вышло.

Царь Алексей Михайлыч преставился, а новый, Феодор Алек- сеич, мириться с Дорошенкой задумал. Так Самойлович в своём Бату­рине из кожи лез, помешать!

И добився: князь Ромодановский пийшов с ним на правый бериг. Дорошенке куды деваться? Тильки к басурманам. Весной прийшли турки да татарва, принялись Вкраину жечь и грабить. Правый берег наскрозь пожгли. А сколько хрестьян угнали в рабство, не счесть. Как воны ушли осенью, так уся Вкраина от Дорошенки и отвернулась. Тай и Мазепа пид него тоди вже копать начал.

—              Что за Мазепа?

—Мазепы не знает! Ну, москаль. Той хытрый лис — вже второй чоловик на Вкраине. Ласковый, тихий, а нож за пазухой держит. До­рошенко його из грязи подняв, своим другом сделал. А той змий бла­годетеля-то и продав.

—              Откуда ж он взялся?

—Вин православный, а вырос в Варшаве, при двори Яна Кази­мира. Да закрутил Мазепа с одной паненкой, а муж провидал. При­шлось тикать голу и босу в казаки. Тут його Дорошенко и приветил, стал он не Ванька, а Иван Степаныч, войсковой писарь. От тоди хотив вин хапнуть гроши из войсковой казны. Тай не вийшло. Я помешав. Потому и став я для Мазепы злейшим ворогом.

—              Что ж дальше? — Ивану было весьма интересно.