«Если», 2010 № 11 - Журнал «Если»

За моей спиной скользнула в проем дверь, окаймлявший ее шланг тотчас надулся, герметизируя шлюз. Такая техника считалась устаревшей, еще когда я пешком ходила под стол. Через несколько секунд послышались звуки: свист поступающего извне воздуха, металлическое шарканье моих подошв о решетку пылеуловителя в полу. Я решила ждать и не среагировала даже на вспыхнувшую зеленую лампочку над внутренней дверью.

Динамик прохрипел голосом Белла:

— Теперь безопасно. Снимите шлем, если хотите.

Я не шелохнулась.

— А внутреннюю дверь открыть не собираетесь?

— Еще не решил. Но вы можете устраиваться поудобнее. Я не из тех, кто приносит в жертву вакууму непрошеных гостей.

«Это верно, — подумала я. — Но ты из тех, кто окружает свое жилье смертельными ловушками или, по крайней мере, пугает ими».

С другой стороны, приходилось ли мне выбирать? Что может быть глупее, чем задохнуться через час-другой в скафандре, когда снаружи воздуха — на целый век. Поэтому я отстегнула шлем, балдея от свиста, как лесной сурок: это давление в моем скафандре сравнялось с давлением в кабинке шлюза, где концентрация воздуха прежде была несколько больше.

Когда попадаешь в незнакомый космический дом, вкус его воздуха сразу же рассказывает о многом. В последние недели, опрашивая людей, которые знали Белла, я посетила несколько жилищ, чьи хозяева уже давно перестали чувствовать собственный дух — до того ядреный, что у меня слезы на глаза наворачивались. Другое дело — у Белла. Здесь витал еле заметный стариковский запашок, легчайшая сладость его напоминала о микстуре от кашля, — в общем, просто благоухание по сравнению с «амбре» предыдущих домов. Мне даже удалось различить некий экзотический цветочный аромат, наводящий на мысли о тропической выставке в Шепардвильском ботаническом саду. Что это, парфюм или освежитель воздуха? А может, герой самой знаменитой лунной переделки затеял выращивать цветы под фитолампой? Почему бы и нет? Ведь должен он был чем-то заниматься все эти годы.

Короче говоря, мне в его логове уже нравилось.

— Спасибо.

— На «пожалуйста» не рассчитывайте, — буркнул он. — Это бессовестное злоупотребление чужим временем и гостеприимством. По-моему, ни того, ни другого вы просто не заслуживаете.

Я перенесла вес с одной ноги на другую — надо было как-то скрыть чувства. Устыдил меня Белл, даже в жар бросило.

— Понимаю. И прошу не сердиться. Я очень благодарна… хотя вам, конечно, на это наплевать.

Несколько долгих секунд я ждала отклика. Не получив его, предложила:

— Хотите, объясню, что меня сюда привело?

— А незачем вам утруждаться, мисс Джесси Джеймс. Возможных поводов раз-два и обчелся. Вы или книжку обо мне писать вознамерились, или хотите признаться, как много я для вас значу, или известная персона должна поучаствовать в рождении анекдота, над которым будут смеяться ваша родня и приятели. Означает все это одно: вы подходите к памятнику, откалываете от него кусочек и идете восвояси с сувениром в кармане. Будь я в самом деле памятником, а не человеком, проблемы бы не возникло. К тому же много вас слишком, если каждый хапнет по кусочку, что от меня останется? Вам ведь история перестрелки нужна? Так чего проще, закачиваете «Холодные розы» и смотрите. Там много чего накручено и переврано, но минимум половина — факты. И незачем ко мне с расспросами приставать.

Другой на моем месте принял бы слова Белла за истерику, за жалобное нытье. Но в его устах все это звучало как констатация печальных фактов, основанная на многолетнем тяжелом опыте. Видать, немало назойливых любителей курьезов добралось-таки до его шлюза.

— Сэр, я видела «Холодные розы». Но там нет того, что мне необходимо узнать.

— Ну тогда почитайте доклад комиссии. Это итог шестимесячного расследования, с уймой таких подробностей, сам Освальд Шпенглер ими бы подавился. Но если вы из чутких натур, которым надо знать, «на что это было похоже», то у меня для вашего брата имеется доходчивый ответ: не было времени остановиться и поискать сравнение.

Его злость не смутила бы меня даже на единый миг, но понадобилось несколько секунд, чтобы выбросить из головы недоуменную мысль о Шпенглере, чей «Закат Европы», каюсь, мною до сих пор не прочитан; может, возьмусь за него, когда проведу несколько лет в отшельничестве.

— Нет, сэр, подробности перестрелки мне не нужны. Я об этом уже все узнала, что хотела.

На этот раз пауза была короткой.

— Что же тогда?

— Вас побудила вооружиться потенциальная опасность. У одного из коллег пришла в расстройство психика, не по его вине. Он выстрелил по вашей барже. Вы покинули транспортное средство и сами применили рельсовый ускоритель масс. Столкновение продолжалось несколько минут, и конец мог быть только один: рано или поздно кто-нибудь из вас поразил бы цель. Выжить посчастливилось вам. И вы чуть было не попали под суд — кто-то из ретивых юристов утверждал, что вы не менее опасны, чем ваш противник. Но все подобные обвинения были сняты. История переходила из уст в уста и обрастала домыслами, и вы уже давно живете с репутацией героя. Однако, сэр, все прочее — это пунктирные линии между местами, где вы стояли, и местами, где ваши снаряды нашли свою цель. Все это было сотни раз рассмотрено и проанализировано под всеми возможными углами зрения куда более умными и дотошными людьми, чем я. И я не явилась бы сюда и не стала отнимать у вас время, если бы меня интересовал уже многократно пройденный путь. Если на то пошло, я ведь даже не историк. Сэр, хотите верьте, хотите нет, но у меня действительно есть причина здесь находиться.

Когда он вновь заговорил, в голосе зазвучал оттенок уважения:

— Сколько ж вам лет, юная леди?

— Двадцать четыре.

— Кажется, я слышу высокомерие юности. А известно ли вам, что спустя несколько лет после вашего рождения я перестал пускать людей в этот шлюз?

— Да, сэр. Конечно, вам до моего мнения дела нет, но все-таки скажу: мне ваше одиночество кажется бессмысленным.

Я сама опешила от этих слов; представляю, как они подействовали на Белла. Ничего подобного не было в длинном списке тактических приемов, которые заставили бы его изменить давней привычке и разоткровенничаться перед незнакомой посетительницей. Даже сейчас фраза кажется мне оскорбительной. Здравый смысл требовал любыми способами завоевывать симпатию, всеми правдами и неправдами втираться в доверие. Помню, что я аж съежилась: вот сейчас он откроет внешний люк и выбросит меня в вакуум, и придет мне, нахалке, конец.

Каково же было мое изумление, когда раздался грубый хохот.