Американские боги (пер. А.А.Комаринец) - Neil Gaiman
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жизнь Мамы Зузу закончилась. Закончилась тогда, когда, проснувшись одной страшной ночью почти двадцать лет назад, она почувствовала меж ребер холодную сталь. А теперь она и не живет вовсе, а только ненавидит. Если спросите ее, что такое ненависть, она не сможет рассказать о двенадцатилетней девочке на вонючем корабле: это заросло шрамами в ее памяти – слишком много было порок и побоев, слишком много ночей в кандалах, слишком много расставаний, слишком много смертей. Но она могла бы рассказать вам о своем сыне и о том, как хозяева отрубили ему большой палец на руке, когда узнали, что он умеет читать и писать. Она могла бы рассказать вам о своей дочери, двенадцатилетней и уже на восьмом месяце беременной ребенком надсмотрщика, и как в красной земле выкопали яму, чтобы в нее поместился живот дочери, а потом секли ее, пока по спине не потекла кровь. И, несмотря на так тщательно вырытую яму, ее дочь все же лишилась и ребенка, и жизни утром в воскресенье, пока все белые были в церкви…
Слишком много боли.
– Поклоняйся им, – говорила Мама Зузу молодой вдове Пари на болотах в дельте Миссисипи, в час после полуночи. Обе они были по пояс обнажены, потели в душной ночи, их кожу серебрил лунный свет.
Муж вдовы Пари, Жак (в чьей смерти три года спустя было немало странного), немного рассказал Мари о богах Сан-Доминго, но ей не было до них дела. Сила приходит из ритуалов, а не от богов.
Вместе Мама Зузу и вдова Пари негромко пели, топали о землю и преклоняли колени среди болота. Пением они звали черных змей – свободная цветная женщина и рабыня с усохшей рукой.
– В мире есть больше, чем твое процветание и падение твоих врагов, – говорила Мама Зузу.
Многие слова церемоний, слова, что она некогда знала и знал ее брат, стерлись из памяти Мамы Зузу. Она говорила хорошенькой Мари Лаво, мол, слова немногого стоят, значимы только мелодии и ритм. И так, когда она пением и стуком звала черных змей на болоте, на нее снизошло видение. Она видит, как ритм песен, ритм калинды, ритм бамбулы, все ритмы Экваториальной Африки медленно распространяются по полуночной земле, пока весь континент не начинает дрожать и покачиваться под песни старых богов, чьи владения она покинула. Но и этого, неизвестным образом понимает она посреди болот, и этого не достаточно.
Она поворачивается к хорошенькой Мари Лаво и видит себя глазами Мари: чернокожая старуха с морщинистым лицом, костлявой рукой, неподвижно висящей вдоль тела, с глазами, что видели, как ее дети дерутся с собаками в корыте объедков! Она увидела себя и впервые поняла, какое вызывает в этой молодой женщине отвращение и страх.
И тогда она рассмеялась и, присев на корточки, взяла рукой черную змею, длинную, словно молодое деревце, и толстую, как корабельный канат.
– Вот, – сказала она. – Вот он будет наш водун.
Несопротивляющуюся змею она опустила в корзинку, что держала пожелтевшая от страха Мари.
А потом, в лунном свете, второе зрение снизошло на нее в последний раз, и она увидела своего брата Агасу. Это был не тот двенадцатилетний мальчик, с которым ее разлучили на рынке рабов в Бриджтауне, но огромный мужчина, лысый и открывающий в улыбке дыры на месте зубов, со спиной, изборожденной глубокими шрамами. В одной руке он держал мачете. Вместо правой руки у него был крохотный обрубок.
Она вытянула вперед свою здоровую левую руку.
– Останься. Ненадолго останься. Подожди, подожди немного, – прошептала она. – Я там буду. Я скоро буду с тобой.
А вдова Пари решила, что старуха обращается к ней.
Глава двенадцатая
Свою религию, равно как и мораль, Америка вложила в устойчивые и доходные ценные бумаги. Она заняла неприступную позицию нации, благословенной потому, что заслуживает благословения; и ее сыны, какие бы иные доктрины они ни принимали или ни отвергали, открыто и без раздумья подписываются под этим национальным кредо.
Агнес Репплир. Эпохи и тенденцииТень ехал на запад – через Висконсин и Миннесоту в самую Северную Дакоту, где укрытые снегом холмы походили на гигантских спящих бизонов. Они со Средой не видели ничего, но это форменное ничего в изобилии тянулось миля за милей. Потом они свернули к югу, в Южную Дакоту, направляясь на земли резерваций.
«Линкольн», который так приятно было водить, Среда обменял на древний громыхающий «виннебаго», насквозь провонявший котом, сидеть за рулем которого Тени совсем не нравилось.
Когда они проехали первый указатель на Маунт-Рашмур (оставалось еще несколько сотен миль), Среда пробурчал:
– А вот это действительно святое место.
Тень удивился, поскольку был уверен, что Среда спит.
– Когда-то здесь были священные земли индейцев, насколько я знаю.
– Это святое место, – повторил Среда. – Вот она, сущность Америки: всегда надо дать людям предлог, чтобы те приходили и поклонялись. Сегодня никто уже не может просто приехать посмотреть на гору. Отсюда – гигантские лица президентов, творения мистера Гутцона Борглама. Как только портреты были высечены, иными словами, разрешение получено, люди спокойно могут во множестве приезжать посмотреть наяву на то, что уже видели на тысячах открыток.
– Я знал одного парня. Много лет назад он был тренером по тяжелой атлетике. Он как-то рассказывал, дескать, в резервациях Дакоты молодые мужчины племени забираются на гору, потом, создав живую цепь, спускаются по склону, и все ради того, чтобы крайний мог помочиться на нос президенту.
– Прекрасно, просто прекрасно! – загоготал Среда. – И есть какой-нибудь конкретный президент, кто служил бы особой мишенью их праведного гнева?
Тень пожал плечами:
– Он не говорил.
Миля за милей исчезали под колесами «виннебаго». Тени стало казаться, будто он стоит на месте, а американский пейзаж проносится мимо них с равномерной скоростью шестьдесят семь миль в час. Зимний туман стирал края и углы.
Был полдень второго дня пути, и они почти уже прибыли на место.
Тень, размышлявший всю дорогу, сказал вдруг:
– На прошлой неделе в Приозерье пропала девочка. Пока мы были в Сан-Франциско.
– Да? – Среду эта новость явно не заинтересовала.
– Девчушка по имени Элисон Макговерн. Она не первая, кто исчез в городке. Были и другие. Все исчезали зимой.
Среда нахмурил лоб.
– Трагично, правда? Личики на пакетах с молоком – впрочем, я не помню, когда в последний раз видел детское лицо на пакете молока, – и на стенах кабинок на стоянках вдоль бесплатных шоссе. «Вы меня видели?» – спрашивают они. И в лучшие времена – вопрос экзистенциальный. «Вы меня видели?» Сверни на следующей развязке.
Тени показалось, он услышал шум вертолета над головой, но из-за низко висящих туч ничего не было видно.
– Почему ты выбрал Приозерье? – спросил Тень.
– Я тебе говорил. Приятное тихое местечко, чтобы тебя спрятать. Там ты далеко от всех дорог, ниже радаров.
– Но почему?!
– Потому что кончается на «у», – отрезал Среда. – Теперь сворачивай налево.
Среда свернул налево.
– Что-то тут не так, – пробормотал Среда. – Черт. Иисус, мать его, Христос на велосипеде. Притормози, но не останавливайся.
– Может, объяснишь?
– Проблемы. Знаешь какой-нибудь другой, объездной, маршрут?
– По правде сказать, нет. Я в Южной Дакоте впервые. К тому же я не знаю, куда мы едем.
Вдали на холме мигнул, размытый туманом, красный огонек.
– Дорога перекрыта, – сказал Среда, в поисках чего-то запуская глубоко руку сначала в один карман, затем в другой.
– Могу остановиться и развернуться.
– Мы не можем развернуться. Позади нас тоже они, – сказал Среда. – Сбрось скорость до десяти – пятнадцати миль в час.
Тень глянул в зеркальце заднего вида. Позади них примерно в миле маячил свет фар.
– Ты в этом уверен? – спросил он.
– Так же, как в том, что яйцо есть яйцо, – фыркнул Среда. – Как сказал фермер, разводящий индеек, когда у него вывелась первая черепаха. Ага, удача!
Из недр кармана он извлек кусочек белого мела.
Он принялся царапать мелом по приборной доске автофургончика, выводя закорючки и черточки, словно решал алгебраическую головоломку – или, может быть, подумал Тень, такие значки может чертить один бомж другому, этакий шифр бродяг – «злая собака там, опасный город, милая женщина, мягкий обезьянник в участке, там можно переночевать…»
– Вот так, – сказал Среда наконец. – Теперь прибавь скорость до тридцати. И ни в коем случае потом не тормози.
Машина за ними, включив мигалку и взвыв сиреной, стала набирать скорость.
– Не сбавляй скорость, – повторил Среда. – Они просто хотят, чтобы мы замедлили ход еще до того места, где они перекрыли дорогу.
«Царап, – сказал мел. – Царап. Царап».
Они поднялись на гребень холма. До заграждения осталось с четверть мили. Двенадцать машин, выстроившихся на дороге, а на обочине – пара полицейских машин и несколько больших черных спортивных фургонов с легковыми шасси.