Бумажные цветы - Алекс Джиллиан

— Пожалуйста, не удивляйтесь, Никита. Я знаю, как это звучит… — проговорила Диана, глядя мне в глаза. Да я не удивлялся, а по-прежнему недоумевал. — Полтора года назад, в клинику, где содержалась Мира. поступил новый пациент. Это были вы, Никита.

Я открыл рот, не зная что на это ответить.

— Но…

— Послушайте. Вас перевели в подмосковный областной центр позже. Ваша мама похлопотала. А сначала вас определили сюда, в клинику под Ярославлем. Я ничего не знала о вас, и диагнозе, с которым вы поступили. Как-то я навещала Мирославу, и она начала говорить о неком молодом человеке. Точнее, говорила не совсем она, а одна из ее личностей. Маргарита. Она назвала имя молодого человека, и описывала внешность и события, которые якобы переживала. Я думала, что это просто больные фантазии, пока однажды, проходя мимо открытой палаты, не увидела вас. Вы что-то писали, сидя за столом, и санитарка, занимающаяся уборкой, вдруг назвала вас по имени. В коридоре никого не было, и я вошла в вашу палату. Я не могла поверить своим глазам. Ведь все, что описывала Мира от имени Маргариты, начинало сбываться. Вы полностью подходили под описание внешности и ваше имя совпадало… Санитарка хотела выгнать меня, но я дала ей денег, и она оставила нас наедине. Вы никак не реагировали на мое присутствие, не отвечали на вопросы. А потом просто встали и отошли в сторону. Встали у окна и замерли, словно погрузившись в сон. Простите меня за преступное любопытство, но я прочитала несколько страниц из той тетради на столе. Я не знала, как реагировать, ведь каждая строчка повторяла слова Миры. Вы как будто видели одни и те же сны. Я ничего не сказала докторам, а, наверно, стоило. Я наблюдала за Мирославой, за вами. Я знаю, что вы никогда не встречались, ее содержали в изоляции, в отделении для буйных, куда допуск был разрешен только персоналу и мне. Так что любые контакты с ней других пациентов были исключены. Мистика это или нет, но Мира стала спокойней. Ваши общие фантазии словно оживили ее, наполнили существование за закрытыми дверями тайным смыслом. Я боялась разрушить ее искусственное счастье. А потом вас перевели. Связь между вами прервалась, и все началось сначала. Истерики и крики, подавляемые мощными транквилизаторами. Я начала действовать, когда поняла причину. Мирослава рвалась к вам. И я нашла клинику, в которую вас перевели, отправилась прямо к Игорю Владимировичу, и рассказала все, как есть. Вы знаете, Никита, он даже не удивился. Скорее, заинтересовался и дал согласие на перевод Мирославы. Она была такой спокойной последний год. Я начала надеяться, что ей станет легче, что Мира поправиться. А когда увидела вас… три месяца назад… Вы были совершенно здоровы и готовились к выписке. Я обрадовалась и испугалась одновременно. Знаю, что вам покажется странным, то, что я скажу. Но вы стали мне нечужим человеком. Я даже несколько раз тайно навещала вас, чтобы, каюсь, подглядеть, что вы пишете в свои тетради. Кое-что в ваших с Мирой исповедях разнилось. Это неудивительно, ведь вы два разных человека, с отличающимися взглядами на одни и те же события. Каждый раз приходя в больницу, я будто бы смотрела новую серию любимого фильма. А потом он вдруг кончился, оборвался. Я была рада, что вы излечились, но мысль о том, как Мира будет одна… без вас, пугала меня. Я не понимаю, почему так произошло. Вы вернулись, а она нет. Мира все еще там, где вы оставили ее. Я не знаю, как ей помочь, и доктор не знает. Я боюсь потерять ее. У меня никого больше нет. Совсем никого.

Я оторопело смотрел в бледное лицо Дианы Казанцевой. Мои чувства было трудно описать словами, невозможно. Сначала я не поверил, потом испугался. Затем мне стало безумно жаль Диану. Но я ничего не помнил. У меня было только имя, но я не помнил бы и его, если бы не Соня.

— Это какое-то безумие. — обретя дар речи, прошептал я. Диана протянула руку, и накрыла ею мою подрагивающую ладонь. По ее щекам текли слезы.

— Вы хотели знать правду, теперь вы все знаете. — сказала она с горечью. — Легче не стало, ведь так?

— Я не понимаю, что происходит. — я беспомощно смотрел в понимающие глаза.

— Я тоже, Никита. — кивнула Диана.

— Мне нужно идти. Я завтра утром уезжаю. — пробормотал я. — В Москву.

— История повторяется. — слабо усмехнулась девушка. Я взглянул на нее с негодованием.

— Я не ваш брат, Диана. И не имею никакого отношения, ни к вам, ни к вашей сестре. Прощайте.

Я выбежал на улицу так, словно за мной гнались все демоны ада. Страх подгонял меня, в голове все смешалось. Я искал правду, но зачем она мне, такая правда? Я не помню, как сел в автобус и оказался дома. Не помню, как потребовал у матери назад свои тетради, отчаянно надеясь, что их не существует на самом деле. Но тетради были. Я читал всю ночь.

Еще вчера я думал, что немного знаю о жизни, о мире, о людях, окружающих меня, и о себе….

И все, что вчера казалось понятным и истинным, рухнуло в одночасье.

Я не проснулся, и продолжаю бежать за поездом с названием, нацарапанным на обшарпанном вагоне кривыми алыми буквами. Однажды я нагнал его, но сорвался с подножки, чтобы продолжить бег. Я ищу то, что не существует, то, чего никогда не было, и не могло быть. Почему же мне так жизненно важно попасть на этот поезд? Его название простое, неумолимое… И едет он не в Москву.

Утром сдал билет.»

Игорь Владимирович внимательно и сосредоточенно выслушал просьбу Никиты Скворцова, снова нанесшего ему внезапный визит. Парень хотел увидеть ее — пациентку из восемнадцатой палаты, и его желание было подкреплено письменным разрешением близкого родственника пациентки. У доктора Степанова просто не былого другого выхода, да он и не сопротивлялся.

Глава 18

Я верю, что в каждом живёт кто-то другой. Коварный Человек. Почему? Потому что мы ничем не отличается от матрёшки. Во мне — Коварный Человек, а в нём — Надеющийся.

Они спустились на первый этаж. Доктор шел впереди, в руках его позвякивала связка ключей. Их общие шаги гулким эхом отзывались в тихом отделении. Никита Скворцов растерянно и нервно озирался по сторонам. Даже не вооруженным взглядом было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Еще бы. Отделение для буйных — это не санаторий.

— Почему так тихо? — наконец не выдержал Ник. Свой вопрос он задал шепотом, словно здесь было кому подслушивать. — И сумрачно?

— Яркий свет раздражает больных, Никита. — пояснил Игорь Владимирович. — Пастельные нейтральные тона, полная звукоизоляция палат, приглушенный свет. Мы принимаем необходимые меря для душевного спокойствия пациентов.