Вначале их было двое (сборник) - Илья Гордон

— Понимаю. Ты прав, конечно, — выдавил из себя наконец Аврам, щелкая костяшками счетов.

А Зорех Сорока, сколько ни говорил, сколько ни изливал свое огорчение, никак не мог успокоиться. От волнения пот градом катился по его лицу — вот до чего проняло человека!

— И хороший ведь человек Рувим Шкляр, и работник замечательный, — как же это его угораздило? Со всяким, конечно, может случиться, — ну, не справился, ну, оплошал. Так сказал бы нам! Разве бы ему не помогли? Разве довели бы колхоз до такого позорища? Что он, колхоз наш, не дай бог, отсталый какой-нибудь? Ведь нет же!

Тут Зорех Сорока от волнения чуть не задохнулся и даже почувствовал, что у него основательно засосало под ложечкой — даже поесть захотел Зорех в неурочное время от таких тяжелых переживаний.

Между тем начали спускаться сумерки, и Зореху скоро на пост пора идти, а расстаться с Аврамом Риванцем, да еще при таких чрезвычайных обстоятельствах, он не может, ну никак не может расстаться!

И вот поди ж ты — пропал Зорех Сорока, не приходит, да и только.

Как это так? Не было того дня, чтобы Зорех не заявился и не отсидел в конторе добрых два-три часа, а то и больше, а тут нет человека, как сквозь землю провалился!

Для Аврама Риванца это исчезновение было тем более непонятным, что в последнее свое посещение Зорех был особенно приветлив и ласков. Ни одного дурного слова не слышал Аврам от Зореха за те часы, которые тот провел в последний раз в конторе правления. И вдруг без всякой причины испарился человек — нет его, как в воду канул.

Поступившись самолюбием, Аврам Риванец не поленился сходить вечером и издали посмотреть, стоит ли Зорех на посту. Стоит, ей-богу стоит! И Аврам Риванец еще больше заволновался после этой разведки.

«Не иначе обиделся на меня Зорех, — подумал Аврам, — только ума не приложу, чем же я мог его обидеть?»

Аврам перебрал в памяти все, о чем они с Зорехом говорили в последнюю встречу, и решил: нет, не за что было Зореху обижаться! Тогда что же? Что-то произошло, но вот что именно — поди узнай. А между тем Аврама Риванца все пуще разбирало любопытство — что же говорят в колхозе по поводу газетной заметки? И кто, если не Зорех, может рассказать ему об этом?. Кто, если не этот всезнайка, мог бы разъяснить ему, как вообще это могло случиться, чтобы такое прославленное, можно сказать, звено вдруг опозорилось?

Одиноко сидел Аврам Риванец за своим конторским столом и выходил из себя от неутоленной жажды узнать, что же происходит в колхозе после появления в газете злосчастной заметки.

«Что это значит — в такое время вдруг пропал человек», — досадовал он на Зореха. Председатель наверняка еще ничего не знает, а то бы всем досталось на орехи. Шутка ли — председатель привык читать одни хвалебные отзывы о своем хозяйстве, считал Рувима Шкляра красой и гордостью колхоза, а тут на тебе! Да полно, уж не ошибка ли это? Мало ли бывает недоразумений? А может, со зла кто привязался к Рувиму и зря охаял человека? Эх, забежал бы хоть на несколько минут председатель — уж Аврам Риванец не постеснялся бы его расспросить, что к чему, в чем тут дело? А так догадывайся тут, что произошло! И Зореха, как назло, нет и нет!

Огорченный Аврам Риванец начал рыться в сводках о работе бригад и звеньев, но по отрывочным сведениям, которые он выцарапал из этих сводок, так и не уяснил толком, была ли проведена культивация в междурядьях подсолнуха на участке Рувима, или на самом деле запущены пропашные культуры, как об этом писала газета?

И вот, когда Аврам совсем отчаялся, не в силах узнать что-либо о результатах неприятной заметки, в контору вдруг заявился — кто бы вы думали? — Рувим Шкляр, тот самый Шкляр, из-за которого, можно сказать, весь сыр-бор загорелся. Это был высокий плотный мужчина с широким загорелым лицом, чуть приплюснутым мясистым носом и узкими темными глазами.

Звеньевой стал, широко расставив ноги, посреди комнаты и огляделся, будто искал кого-то. Ох, как хотелось Риванцу узнать, что думает Рувим об этой заметке в газете.

«А вдруг он еще ничего не знает?» — мелькнуло в голове Аврама. Ведь все последние дни Рувим был на полях. Но счетовод тут же вспомнил, что в эту страдную пору пионеры доставляли газеты прямо в бригады и звенья.

«Значит, знает», — решил Аврам, но на всякий случай порылся в стопке газет и положил наверху ту, на которой красным карандашом была обведена интересующая его заметка. Но Рувим, казалось, не обратил на нее никакого внимания.

— Председателя тут не было? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Уехал в город, я и сам его жду не дождусь.

Аврам помолчал немного, посмотрел на Шкляра, но в конце концов не выдержал и, показав глазами на газету, спросил:

— Что ты скажешь на это?

— На что?

— Да на то, что здесь напечатано.

Аврам в упор смотрел на Рувима и ждал, что тот ему скажет. Но Рувим, видимо, и впрямь ничего не знал о заметке.

— Будь на месте председатель — что бы тут творилось, не дай бог!.. Шутка ли, какой позор! — пошел напролом Риванец и так схватил газету, будто собрался прочесть заметку вслух недоумевающему Рувиму.

— А ну-ка, ну-ка, что там такое? — ничего не подозревая, спросил звеньевой.

— А это тебе — шуточки? — в свою очередь спросил Аврам, подавая Рувиму газету.

Шкляр начал читать отмеченную заметку и остолбенел. Кривая, похожая на гримасу улыбка поползла вниз от углов рта и застыла на его суровом, обветренном лице. Он хотел, видимо, прикрыть ею горечь обиды, вызванной заметкой, хотел — и не смог.

— Ничего, Рувим, еще разберутся, поймут, что это ошибка, — старался Аврам утешить звеньевого, но будто солью посыпал свежую рану Рувима словами, продиктованными жалостью. Вконец расстроенный звеньевой, нахмурившись, отошел к окну и стал беспокойно вглядываться, не покажется ли неподалеку от конторы председатель колхоза.

Дома Рувима уже давно поджидали.

— Где это ты пропадал? Я уж не знала, что и подумать, — обрадованно вскинулась жена Рувима Ципа, худенькая остроносая женщина с узкими, будто всегда прищуренными глазами.

— А я сразу же с поля зашел в контору — хотел повидать председателя.

— Да он, говорят, куда-то уехал, — отозвалась хлопотавшая по хозяйству Ципа. Она подала мужу таз с водой, полотенце и мыло. Рувим тщательно умылся, а жена тем временем положила на стол буханку хорошо выпеченного, чуть подгоревшего ржаного хлеба и налила тарелку густого фасолевого супа с клецками. Рувим присел к столу и быстро, с аппетитом опорожнил тарелку и, пока жена не подала второе блюдо, стал расспрашивать ее о домашних делах. Словоохотливая Ципа, ворочая горшками и гремя тарелками, обстоятельно обо всем рассказала ему.

— А где же наш Лева? — спохватился Рувим.

— Кто его знает, где он носится, — ответила мать. — Он же пионер — развозит по бригадам и звеньям газеты… Разве ты его не видел в поле?

— Нет, ни сегодня, ни вчера он туда не заявился.

— И газету вам не привезли? Ну, теперь понятно… Ему, бедняжке, обидно — стыд-то какой, — глубоко вздыхая, сказала Ципа. — Мальчик даже почернел от горя — в глаза людям смотреть не может. Станет он тебе развозить газету с такой заметкой о его отце! Да разве может он быть равнодушным, когда тебя ругают? Разве он не знает, как его отец трудится — из сил выбивается, чтобы его звено работало как можно лучше? И вот на тебе — хороша благодарность за все твое старание, за всю проделанную работу, за всё!

Рувим хорошо помнит, как его Левка, еще совсем малыш, спрашивал, бывало:

— Папа, почему ты не герой?

— А почему тебе так хочется, чтобы я обязательно был героем? — в свою очередь спрашивал сына Рувим, с отцовской нежностью гладя его по голове.

— А чтобы я гордился тобой; чтобы все завидовали мне: вот какой у Левки папа — герой; чтобы все указывали на тебя пальцами — вот идет герой, и на меня указывали тоже: его папа — герой!

«Да, дождался Левка, — с горечью подумал Рувим. — Теперь в самом деле все будут тыкать в меня пальцами: вот он, никчемный человек, дошел до того, что о плохой работе его звена в газете написали — сам опозорился и опозорил весь колхоз. Ох и стыдно будет Левке смотреть людям в глаза! Ну, а как смоешь это пятно? Ума не приложу!»

«Крепись, Рувим, — говорил ему другой голос, — крепись: ты еще себя покажешь, поймут люди, что незаслуженно тебя опорочили».

Горя нетерпением осмотреть необработанное поле и прикинуть, как побыстрей и получше привести его в порядок, Рувим после обеда впряг в двуколку резвого коня и рысью погнал его к участку пропашных культур, до которого у его звена всё не доходили руки. С одной стороны к участку прилегало высокой стеной поле только что начавшей колоситься пшеницы, с другой — массивы подсолнуха соседнего колхоза «Красное знамя».