В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

Другие пленные мастерили также складывающиеся веера, деревянных птичек с машущими крылышками, разнообразные детские игрушки. Но самым большим достижением стало изготовление буквально из ничего Александром Мозжухиным… настоящего баяна.

В один из последних дней января я, Иван Харченко, Сергей Кулешов и Толя Шишов работали со старшим мастером – сорбом Юрием первым на товарной станции. Мы выгружали из вагона мешки с пшеничной мукой и доставляли их на грузовике на продовольственный склад в военном городке. За крайней колеей железной дороги Иван и Сергей увидели сарайчики, в которых железнодорожники содержали кроликов.

У одного крольчатника они разрезали карманным ножиком проволочную сетку и вытащили оттуда двух кроликов, свернули им головы и засунули тушки в брюки. Глубокой ночью в казарме они устроили большой «пир». Фельдфебель почувствовал распространившийся по всему помещению запах крольчатины и вошел к нам в одном нижнем белье. Он постоял с минуту и удалился, ничего не сказав. Конечно, от владельца кроликов поступила жалоба, но фельдфебель заявил, что его пленные кражами не занимаются, а ворами могли быть другие люди, возможно итальянские пленные, часто работающие на вокзале. Очевидно, он остался доволен, что никто из нас не попался.

В тот же день многие пленные вернулись в лагерь со станции не с пустыми карманами, а с набитыми мукой. Несколько ночей в казарме пекли лепешки и варили мучной суп с клецками.

…В новом лагере нас опять посетили власовские офицеры – пожилой майор и неплохо владевший немецким языком молодой лейтенант. Они доставили нам баул с пачками гродненской махорки, которую мы иногда получали и от фельдфебеля, а также пропагандистскую литературу. Наш фельдфебель, как всегда бывало в таких случаях, не представил меня как старшего рабочей команды и ее переводчика и сразу ушел из казармы, так как не считал нужным водиться с власовцами, называя их предателями своей родины. Власовский майор рассказал о достигнутых успехах генерала Власова в организации РОА и пожурил нас за то, что мы почему-то не принимаем никакого участия в этом благородном деле. Докладчик выразил полную уверенность, что большевизм будет непременно уничтожен, несмотря на временные неудачи германских вооруженных сил. Он отметил, что союз Сталина с Черчиллем и Рузвельтом непрочен. Может случиться так, что Германия внезапно заключит мир с Англией и США и тогда они вместе выступят против СССР. Поэтому русским военнопленным следует срочно вступать в РОА, чтобы поддержать Германию и начать создавать новую, свободную Родину, не дожидаясь, что этим займутся новые оккупанты.

Сообщение офицера о непрочности альянса союзников в войне против Германии оказалось для меня совершенно новым. Я хотел было опровергнуть слова майора относительно союзников, но он разразился бранью и назвал меня «маменькиным сынком», не имеющим никакого опыта в жизни.

Оба офицера пообедали вместе с нами. После обеда лейтенант попросил меня свести его в туалет. По дороге он, посмотрев, не идет ли кто за нами, неожиданно шепнул: «Этот майор – настоящая сволочь. А ты знай, дела у Красной армии идут очень хорошо; недавно полностью освобожден от блокады Ленинград, и никаких признаков нарушения союза между СССР, Англией и США нет. На конференции в Тегеране это подтвердилось. Расскажи об этом товарищам. Надеюсь, ты меня не выдашь».

Я заверил лейтенанта, что все будет в порядке и что я, как старший в рабочей команде, передам его слова товарищам, а также буду делать все, чтобы никто из них и не помышлял о вступлении в РОА. Так мы и расстались. Но все же мысль о возможном расторжении альянса союзников беспокоила меня до окончания плена…

Как-то в феврале после завтрака мы увидели во дворе двух молоденьких девушек. Они разговаривали с работником хозяйки Станиславом. Несколько пленных выбежали из казармы и заговорили с девушками через ограду. Девушки сказали, что пришли специально, чтобы познакомиться с нами и пообщаться, как с родными людьми, по которым сильно истосковались. Одна из них, с серыми глазами и почти белокурыми волосами, назвалась Тамарой Фомичевой, а другая – жгучая брюнетка, скромная и очень стеснительная – просто Дусей. Оказалось, обе они – сироты из детского дома. Тамара – родом из Курской области, а Дуся – украинка. В начале 1943 года их привезли из Запорожья, и теперь они проживают в Цшорнау у хозяев по фамилии Лоренц. Обращаются с ними хозяева хорошо, платят деньги, неплохо одевают и жалеют, но работать им приходится много. В деревне есть еще две наши девушки – Маруся из Харькова и Татьяна из-под Курска. Конечно, фельдфебель быстро разогнал нас. Но начало было положено, и мы все же продолжали общаться с девушками. После войны я поддерживал знакомство с Тамарой и Дусей, которые вышли замуж и имели фамилии Бородай и Карабина. Первая из них проживала в Запорожье, а другая – в Никополе.

В феврале количество пленных в нашей рабочей команде возросло на 20 человек. Оказалось, что их прислали из деревни Дёбра, расположенной километрах в десяти от Цшорнау, где они жили и работали у какого-то крупного помещика, который их плохо кормил. Из-за этого они взбунтовались и отказались работать. Тогда 15 наиболее активных бузотеров и заодно 5 физически слабых и старых пленных отправили в ближайший штрафной лагерь, то есть к нам. Оказывается, наш лагерь считали штрафным, поскольку фельдфебель Хебештрайт был чрезвычайно суров, вспыльчив и всегда требовал соблюдения строжайшей дисциплины и порядка. А главное – прилюдно наказывал каждого провинившегося и бил пленных, не считаясь с официальным запретом.

Среди прибывших к нам были, в частности, небольшого роста, худой, рассудительный Дмитрий Жуков; глуповатый и крикливый восемнадцатилетний бывший детдомовец Ваня Трошков; молодой, но без пальцев на обеих ногах Саша Мальцев по прозвищу Культяпый; молчаливый, ходивший в красноармейской куртке и сапогах Петр Васьковский; имевший на лице большое темно-красное родимое пятно Николай Николаенко и его напарник Николай Давиденков, а также Иван Харченко – тезка и однофамилец Ивана Пика, в результате чего теперь в нашей команде стало два Ивана Харченко. В эту же группу попали Сурен Саркисян из Армении и поляк Федор Дубровский из-под Белостока, входившего до войны в состав СССР.

Как физически слабых и старых, к нам из Дёбры перевели также украинца Сильвестра Евдошенко, которого товарищи сразу переименовали в Семена, а немцы – в Симона; пятидесятилетнего одессита – сапожника Афанасия Каиро и его ровесников – Михаила Громова, Михаила Божко и Петра Машковцева.

Поскольку бузотеров требовалось каким-то образом проучить, фельдфебель распорядился направить их, кроме хромавшего Саши Мальцева, на наиболее тяжелую работу. А такой у нас считалась работа в каменном карьере, выполнявшаяся под руководством мастера Фрица Гелльриха. Поскольку новых работников требовалось обучить, то он не мог обойтись без переводчика. В итоге пришлось и мне идти на работу в карьер. Карьер располагался за группой трех-пятиэтажных жилых домов напротив военного городка и был окружен колючей проволокой. В нем добывали серый гранит. В карьер спускались по трем лестницам, установленным одна над другой. Лестницы были сделаны из круглых стальных прутьев. При спуске, чтобы не упасть, приходилось крепко держаться за поперечины лестницы. На противоположной от лестниц стороне карьера находилось подъемное устройство – лебедка с электрическим приводом. Рабочие вручную складывали на подъемную площадку глыбы и плиты гранита.