Византийские портреты - Шарль Диль

Но следует тотчас прибавить, что, если Анна Комнина засматривалась на красивых мужчин и любила их, это не выходило за границы благопристойности, как полагается целомудренной и честной женщине, каковой она была. Несомненно, однако, что в глубине ее души таился запас нежности, только и ждавший случая, чтобы проявиться. Она всю жизнь оплакивала жениха своего детства, преждевременно умершего Константина, смерть которого, к слову сказать и как это сейчас будет показано, нанесла такой жестокий удар честолюбивым замыслам Анны Комнины. Позднее, когда в 1097 году ее выдали замуж за такого важного человека, каким был Никифор Вриенний, она со своей нежной и чувствительной душой быстро сумела обратить этот чисто политический брак в брак по любви. Надо, впрочем, признать, что это был как раз подходящий для нее муж. Подобно ей, Вриенний был образован; по-{246}добно ей, любил литературу: "он прочел все книги, был сведущ во всех науках"; наконец, подобно ей, он любил писать, и писал хорошо. Кроме того, он был царственно красив и изящен, "с почти божественной осанкой", великолепный воин, искусный дипломат, красноречивый оратор. Анна Комнина обожала "своего кесаря" и никогда не могла утешиться в его утрате. Когда в 1136 году Вриенний возвратился в Константинополь очень серьезно больным, она ухаживала за ним с удивительной преданностью; когда вскоре затем он умер, она благоговейно и заботливо, точно приняла завещанное им наследство, продолжала его труд - писание истории,- которого он, ослабев от болезни, не мог докончить; и так как она с годами стала чувствительной и плаксивой, то всякий раз как ей под перо попадалось имя этого обожаемого и утраченного мужа, она проливала обильные слезы. Смерть Вриенния, если верить ей, была великим несчастьем ее жизни, вечно открытой раной, постепенно приведшей ее к могиле. На самом деле, верно то, что пока муж ее был жив, честолюбивая царица пускала в ход все, чтобы заставлять его добиваться, а с ним вместе добиваться и самой, наивысших почестей, и, потеряв его, она потеряла последнюю остававшуюся для нее возможность взять свое от судьбы. Но если, с одной стороны, острота ее сожалений происходила от горечи разочарований, с другой стороны, слезы ее были искренни. Эта царица, очевидно, взрастила в душе своей маленький цветок сентиментальной нежности. Она сохранила его в целости и среди засушающей политики. И это не безразличная черта ее нравственного облика, что такая ученая и честолюбивая женщина, как она, была также женщиной честной и сильно любила своего мужа.

Если мы попробуем собрать разрозненные подробности, известные нам о ней, и вообразить ее такой, какой она была на самом деле, эта византийская царевна представится нам в следующем облике. Физически она походила на своего отца Алексея и, наверно, как он, была среднего роста, жгучая брюнетка, с прекрасными живыми глазами, сверкавшими геройством. Нравственно она была чрезвычайно умна и гордилась своим умственным превосходством; она была замечательно образованна, любила книги, ученых, питала склонность ко всему, относившемуся к умственной стороне жизни, и когда попробовала писать, то выказала при этом несомненный талант. Но преобладающее значение в ее судьбе имела ее честолюбивая, своевольная душа, ее душа порфирородной, высокомерная, гордая своим происхождением и жаждавшая верховной власти. У нее была, как она сама выразилась, "алмазная душа", способная противостоять всяким неудачам, не дававшая себя сломить, в то же время не способная отказаться от раз составленного {247} плана, от раз взлелеянной мечты. С раннего детства привыкшая действовать, она отнюдь не была воспитана как пустая барышня, в роскоши и праздности, - энергичная, настойчивая, смелая, она никогда не отступала перед препятствием, когда хотела достичь намеченной цели, и порой ей случалось забывать среди дел внушения сердца, нежность которого она так любит выставлять. Помимо всего этого она была женщина честная, любящая и хорошая жена; но в особенности, рожденная в Порфире, императрица с колыбели, она была во всем и всегда царицей. Честолюбие заполняло половину ее жизни; в остальном утешительницей ее была литература, хотя далеко не вполне, ибо разочарования и озлобленность сделали ее глубоко несчастной. Но именно то, что Анна Комнина, жившая в этой столь сложной Византии, была в одно и то же время женщиной-политиком и женщиной-писательницей, и придает ее облику столько оригинальности и интереса.

II

"Мне не было и восьми лет, - пишет Анна Комнина, - когда начались мои несчастия". Это происходило в 1091 году, и вот что с ней случилось. Будучи старшей дочерью императора Алексея и невестой Константина Дуки, предполагаемого наследника престола, Анна Комнина не сомневалась, что вступит на престол, когда в 1088 году императрица Ирина родила своему мужу сына. Радость Алексея, что наконец имеется мужской потомок его рода, была чрезвычайна, и понятно, что с этого дня порядок престолонаследия был изменен. Царь, раньше столь внимательный к матери Константина Дуки, желавший ей во всем нравиться, охладел к ней; правда, верный своим обещаниям, он не хотел ничего менять в задуманном браке между царскими детьми; но он счел должным отдалить маленькую Анну Комнину от ее будущей свекрови, и эта разлука была первым и большим горем для ребенка. Спустя несколько месяцев произошло более важное событие. Сын Алексея Иоанн, трех лет от роду, был торжественно провозглашен соправителем империи. Это являлось крушением всех надежд, какие могла питать его старшая сестра. У Анны Комнины оставался жених, но этот жених терял свои права на престол, и ему отвели подчиненное место. Точно так же, когда после смерти юного Константина, в 1094 году, царевна была выдана в 1097 году за Никифора Вриенния, зять царя, несмотря на дарованный ему титул кесаря, занял место ниже наследника престола, а вместе с ним и его жена.

Таким образом, рождение брата было для Анны Комнины большим несчастьем в жизни. Так как она мечтала взойти с Констан-{248}тином Дукой на престол, то она бережно сохраняла память о нем. Так как он неожиданно разрушил ее честолюбивые планы, то воспылала она неистовой ненавистью "к маленькому чернявому мальчику с широким лбом и костлявыми щеками", каким был этот ненавистный брат. Она надеялась через Никифора Вриенния и вместе с ним вновь завоевать трон, и потому она так любила его; наконец, так как она думала, что как старшая в роде имеет право на царство, она в продолжение всей жизни Алексея интриговала, изощрялась, употребляла все свое влияние на своего мужа Никифора, чтобы вновь овладеть властью, считая, что была лишена ее незаконно. Это составляло постоянный предмет ее честолюбия, смысл всех ее поступков; и эта единая и неотступная мечта наполняла все ее существование, объясняя его, вплоть до того дня, когда, окончательно проиграв свое дело, она поняла, что жизнь ее не удалась.

В этой борьбе за корону между Анной и ее братом принимала участие вся императорская семья. Андроник, один из сыновей царя, был за сестру; другой, Исаак, - за брата; что касается матери ее, Ирины, она странным образом ненавидела своего сына Иоанна. Она считала его легкомысленным, испорченным нравственно, с неуравновешенным умом; но в этом, однако, она была к нему несправедлива. Напротив, перед высоким умом дочери она преклонялась, советуясь с ней при всяких обстоятельствах и принимая ее советы как решения оракула. Кроме того - редкое явление - она обожала своего зятя. Она находила его красноречивым, образованным, одаренным всеми качествами государственного мужа и монарха. И чтобы отстранить законного наследника, обе женщины решительно составили союз; и так как Ирина имела теперь большое влияние на состарившегося и уже больного императора, они могли надеяться, что план их удастся. Скоро благодаря их интригам Вриенний сделался всесильным во дворце, и ходили всюду слухи, что все зависело только от него. Сметливые придворные старались ему понравиться; по случаю обручения его старшего сына Алексея с дочерью князя Абасгии официальные ораторы в торжественных речах восхваляли качества этого юноши, казалось, предназначенного к власти, а также славу его родителей. Угодливо отмечали разительное сходство царевича с царем, его дедом, чье имя он носил; восхищались воспитанием, полученным им вместе с братом его Иоанном Дукой, под руководством их выдающейся матери, дарованной им самим небом. Словом, все, казалось, шло хорошо, и Анна Комнина ждала, что вот-вот желания ее исполнятся. Между тем император никак не мог окончательно решиться, и дело оставалось все в том же положении, когда в 1118 году Алексей {249} опасно заболел. Тогда-то, во время этой агонии, и разыгралась жестокая драма.

Если прочесть в Алексиаде описание этих августовских дней 1118 года, когда умирал император, не найдешь в этих прекрасных страницах, запечатленных искренней тревогой, почти никакого следа безудержных домоганий и яростных страстей, боровшихся у изголовья умирающего. Видишь тут бессильных врачей, в честном волненье толпящихся у постели больного, и, подобно врачам Мольера, только и говорящих, что о слабительных да о кровопускании. Видишь расстроенных женщин, плачущих и стенающих, напрасно старающихся облегчить последние минуты умирающего. Дочери императора и его жена окружают постель, Мария старается влить немного воды в распухшее горло больного и, когда он теряет силы, приводит его в себя, давая ему нюхать розовую эссенцию. Ирина рыдает, потеряв всякую энергию, поддерживавшую ее в начале кризиса; в страхе, в отчаянии, она обращается с вопросами к врачам, к дочери своей Анне и, судя по ее виду, кажется: едва ли переживет она своего мужа, Анна, вся отдавшись своему горю, "презирая, - как она сама это пишет, - философию и красноречие", держит руку отца и с тоской следит за ослабевающим пульсом. И вот наступает решительная минута. Чтобы скрыть от Ирины последние спазмы агонии, Мария тихонько становится между нею и императором; и вдруг Анна чувствует, что пульс перестал биться - сначала она точно немеет, опустив голову к земле, затем, закрыв лицо обеими руками, разражается рыданиями. Тогда Ирина, поняв, испускает крик отчаяния; она бросает с себя на землю императорский головной убор и, схватив нож, обрезывает себе волосы почти до корней; она отбрасывает далеко от себя пурпуровые туфли и надевает черные башмаки, берет из гардероба недавно овдовевшей своей дочери Евдокии траурные одеяния, черную вуаль, и покрывает ею голову. Описывая этот трагический день, Анна Комнина спрашивает много лет спустя, не была ли она игрушкой страшной грезы, и зачем она не умерла тогда вместе с обожаемым отцом, и зачем не убила себя в тот самый день, когда погас "светоч мира, Алексей Великий", в тот день, когда, как она говорит, "зашло ее солнце".