ФАТА-МОРГАНА 5 (Фантастические рассказы и повести) - Айзек Азимов

У него было отличное настроение, пока на глаза не попалась свежая газета с заголовком, что сегодня состоится суд над обвиненным в предательстве и подстрекательствах к мятежу Реймоном Лэрамитом. Ему почудилось, будто легкий озноб ледяными колючками пробежал по спине. От неприятного ощущения его передернуло. Она ненавидит Лэрамита. Ее не волнует, что именно ему предстоит казнить его. Все же интересно, она ли предала Лэрамита.

В вечерней газете напечатали дополнительные подробности. На первой странице была ее огромная фотография: лицо, перекошенное яростной ненавистью до такой степени, что ее едва можно было узнать, рука с вытянутым указательным пальцем, удлиненными утолщенным слишком близко стоявшей камерой, молчаливо-торжественно символизирующим крайнюю степень отвращения. Эта фотография взволновала его. Из кратких биографических данных бросалось в глаза ее благородное происхождение, но ее поведение в суде никак не вязалось с полученным изысканным воспитанием. Потом капитан вспомнил, какими непростыми были два последние года в республике и что наверняка она была очевидцем многих мерзостей. Теперь вот ее тесная связь с Лэрамитом и позже донос на него. Даже газеты отметили этот факт. Она обвиняла его в связях с опальным ныне диктатором, находящимся в изгнании, и в заговоре с ним с целью свергнуть Томазино.

Надо быть поосторожней с ней в будущем, решил капитан. Встретиться еще несколько раз и завязать. Не хотелось, чтобы она начала так же ненавидеть его.

Но позже ему стало смешно от подобных страхов. Он — капитан армии Томазино де ла Луса. Ничто не угрожает ему; он в безопасности. Но, с другой стороны, был же Лэрамит наперстником Томазино. Да, но не стоило критиковать вождя за безынициативность и неспособность поднять экономику.

Он, капитан, совсем не то. Он никогда не углублялся в политику и не высказывал к этому желания. Он присоединился к Томазино как солдат и останется им.

В этот вечер начальник тюрьмы сообщил, что на ночь не на- мечено ни одного расстрела. Было двое заключенных, приговоренных к смертной казни за совершенные злодейства, но с ними решили подождать до следующего раза, когда, как предполагалось, вместе с ними пойдет на расстрел Лэрамит. Высший суд завтра будет пересматривать смертный приговор Лэрамита, но не ожидалось его отмены, учитывая публичное заявление Томазино, провозгласившего Лэрамита виновным и заслуживающим только смерти.

— Так что можешь развлечься сегодня ночью, капитан, — подмигнул ему начальник тюрьмы. — Завтра отработаешь.

Он вернулся в отель, надел чистую форму и пошел раньше обычного во «Флор де Оро» на Авенидо Насьональ.

В этот вечер она была угрюма и большую часть времени отмалчивалась. Глаза ее непрерывно изучали его из-под прикрывающей их темной вуали. После продолжительного молчания она спросила:

— Есть шанс, что Лэрамит сбежит?

— Ни одного. Тюрьма хорошо охраняется. Еще никому не удался побег с тех пор, как мы здесь. — Он внимательно вгляделся в нее, сощурив глаза. — Ты боишься? — Губы его при этом помимо воли изогнулись в слабую улыбку.

— Боюсь? С какой стати?

— Ну, все-таки ты предала его. Если он сбежит, неужели не захочет отомстить тебе?

Ее рука вцепилась ему в запястье, и ногти до боли впились в самую мякоть.

— Но ты сказал, что это практически невозможно.

— Да, это так. Я только подразнил тебя, querida.

Он взял ее за руку. Ногти все еще продолжали впиваться в кожу.

— Пойдем ко мне.

— Прежде, чем мы пойдем, — проговорила она медленно, — ты должен обещать мне кое-что.

Он вдруг ощутил смутное беспокойство. Но тут же усмехнулся над своими глупыми страхами. Что она ему может сделать? Выдать его? Политические страсти всегда оставляли его равнодушным, им не было произнесено ни одного слова против Томазино, его преданность вождю была даже больше, чем у коренных жителей. Что она, в самом деле, могла ему сделать?

— Так что же тебе нужно?

— Чтобы меня пустили увидеть, как будет умирать Лэрамит.

Услышанное так поразило его, что на миг пропал дар речи, и это его разозлило. Ему пришло на ум, что именно эта ее непредсказуемость так возбуждала его. Но временами хотелось, чтобы она стала чуточку поглупей и попроще.

— Это слишком против правил. Казнь должна проводиться закрыто. Когда мы только начинали расстреливать военных преступников. и люди могли смотреть, за рубежом газеты подняли такую шумиху… Ну, ты понимаешь — фотографии и разные описания. Поэтому Томазино приказал, чтобы в дальнейшем казнь была закрытой. Мне жаль, но дело обстоит именно так.

Она отдернула руку.

— Хорошо, — она встала. — Мне нужно идти. Пока.

Он потянулся и схватил ее за руку. Страх потерять ее болью отозвался в сердце.

— Пока? Неужели ты забыла, что хотела пойти ко мне?

Она взглянула на него сверху холодно и отчужденно.

— Я думала, что ты любишь меня. Наверное, я ошиблась, ты не хочешь сделать мне даже маленького одолжения.

— Мария Альба, — умоляюще произнес он.

— Не произноси моего имени, — выпалила она со злобой. Не называй меня по имени. Пока.

— Ну пожалуйста, — повторил он, продолжая удерживать ее за руку. — Не сердись на меня. Пожалуйста, Мария. Я все сделаю для тебя. Но это очень трудно: слишком против правил.

Она снова попыталась высвободить руку.

— Нет, подожди. Я посмотрю, что можно придумать.

Ее попытки ослабли. Она уставилась на него холодным оценивающим взглядом.

— Этого мало. Я должна знать наверняка, увижу ли я, как он умрет.

Он глубоко вздохнул. Вздох прозвучал, как едва слышимый прерывистый стон.

— Ладно. Я сделаю, что ты просишь. Ты увидишь, как он умрет.

«Я не понимаю, что это, — билось у него в голове, — со мной никогда не случалось подобного». Он разволновался и очень нервничал. Обрывки мыслей превратились в почти реальное ощущение, как будто в темноте тюремного двора затаились какие-то угрожающе-непонятные призраки, может быть, тени расстрелянных им людей, и вот-вот набросятся на него. Он попытался ободрить себя мыслью, что ничего не случится. Днем он предупредил Марию Альбу, чтобы она ждала его около дороги, ведущей к холму. Когда все закончится, он заставит комендантский взвод держать язык за зубами. Он их капитан, и они должны бояться его.

Размышления о тех, кому предстояло сегодня расстреливать, заставили его посмотреть на них, слоняющихся возле джипа и ожидающих, пока надзиратель выведет обреченных на расстрел. Единственным, кого узнал, капитан, был Гомес. Все остальные ехали с ним впервые. В последнее время состав команды часто менялся. Неистовый пыл, которым сопровождалось свержение диктатора, пошел на убыль; у солдат пропадало желание служить в спецкоманде, занимающейся расстрелами заключенных. Не произошло ли с ним, капитаном, то же самое этой ночью? Может, он уже пресытился? Не пропало ли у него желание стоять во главе конвейера смерти? Он мысленно выругался и сказал себе, что это не так.