За чертой милосердия - Дмитрий Гусаров

— К бою! Развернуться пошире! — скомандовал Греков, и следующая строчка прошлась так близко у его ног, что он невольно отпрянул назад. Стреляли низом, и ложиться было страшно. Кто-то позади ойкнул и застонал, движение вперед остановилось, люди стали рассредоточиваться по болоту, искать укрытий, залегать за кочками.

Пулемет бил и бил. Из нескольких точек на берегу забухали винтовки, но огонь продолжал быть неприцельным и большого вреда пока не приносил.

Это было удивительно, как близко оказался берег. Когда шли в тишине и тумане, наискосок удаляясь от него, он начинал уже пропадать из виду, а теперь как будто и тумана никакого не было, и берег совсем рядом.

«Где же Николаев? Чего он молчит?» — подумал Греков, с радостью вспомнив, что не весь отряд лежит в бездействии на болоте, что должен же в конце концов ударный взвод начать свое дело.

Открывать отсюда ответный огонь и тем окончательно обнаруживать себя не хотелось. Замолкнет же в конце концов эта проклятая молотилка!

Однако пулемет не только не замолкал, но к нему вскоре присоединился и другой, чуть правее, и лежать стало невмоготу. Правда, второй бил куда-то вдоль кустов, но его вспышки были хорошо видны с болота. В это время загрохотало в лесу. Впечатление было такое, словно тот дальний бой, который вела группа Пименова, перевалил через кряж и катится по пологому склону к болоту.

— А-а-а! — сквозь гул стрельбы донеслось оттуда.

Греков не был уверен, но предполагал, что на прорыв поднялась центральная группа, и решил больше не медлить. Он вскочил, быстро поглядел вправо-влево на притаившихся за кочками бойцов, выдвинул вперед автомат и что было силы закричал:

— Партизаны! Вперед! Огонь по врагу!

Секунду-другую никто не поднимался, потом откуда-то слева донесся истошный срывающийся голос:

— За Родину! За Сталина! Ура-а-а!

Болото взорвалось грохотом пулеметных очередей, торопливой стрекотней автоматов; скрещивающиеся пунктиры хлестнули по темному берегу, было видно, что люди поднимаются, что-то кричат, стреляют на ходу и бегут, бегут все быстрее и быстрее…

…В момент, когда финский пулемет впервые ударил в сторону болота, взвод Михаила Николаева, сам не зная этого, находился уже в каких-нибудь ста метрах от него.

Чувствуя приближающуюся с каждым шагом опасность, партизаны давно уже не шли, а, развернувшись вправо от берега, настороженно перебирались чуть ли не ползком от укрытия к укрытию. Вокруг было так тихо, что с болота отчетливо слышалось мерное удаляющееся чавканье; Николаев понимал, что финны, конечно же, тоже вскоре услышат движение по болоту, это чавканье все время раздражало его, заставляло шепотом подгонять ребят. Ползли уступом вправо, рядом с комвзвода продвигался пулеметчик Иван Улитин, ему было труднее других, он уже снял «Дегтярева» с лямок из-за спины, держал его на весу, опираться о землю приходилось одной рукой, а пулемет все равно изредка слабо погромыхивал, задевая за камни. Слава богу, что камни у берега были сильно обомшелыми, и звук едва ли был слышен в десяти шагах.

Потом ползший впереди Василий Манойлов дал предупредительную отмашку, она прошла по цепочке, и все замерли. Выждав секунду-другую и ничего не услышав, Николаев пробрался к направляющему.

— Голоса, — прошептал тот.

— Где?

— Впереди, чуть левее, у самого берега.

Николаев огляделся. Болото, как видно, вскоре начнет сужаться, кусты впереди заметно уходили влево.

— Вот опять, слышишь! — тронул его за плечо Манойлов.

Да, впереди слышались голоса. Слов разобрать было нельзя, но люди переговаривались как бы на расстоянии друг от друга. Это успокоило Николаева, но зато чавканье с болота стало теперь еще слышней и досадней.

— Улитин, Халалеев, за мной! — шепотом передал он и пополз вперед. У кустов ползти было опасно, скрежетала галька, и он взял чуть повыше.

Через несколько минут замер, прислушался. Да, судя по всему, оборона была совсем рядом, и финнам до чертиков надоело лежать в ожидании… И впереди, и справа то и дело слышались приглушенные голоса. Вообще-то их, финских солдат, понять можно — лежать в темном лесу не только скучно, но и жутковато, хочется хотя бы слышать голос соседа.

Николаев знал финский язык, улавливал отдельные слова и фразы и пытался понять, что перед ним — сама оборона или наблюдательные посты. Если посты — то это хуже. Значит, взводу еще ползти и ползти. Хотя ночью в лесу их далеко не выдвигают. От силы на двадцать—тридцать метров.

Постепенно подтянулся взвод, и в это время справа, за лесом, начался бой. То ли оттого, что грохот выстрелов снял наконец томительное напряжение, а скорее — оттого, что бой разгорелся вдалеке отсюда и мог пройти стороной, но финская оборона здесь странно ожила, солдаты без опаски перекликались во весь голос.

— No nyt Iivanat lähtivät! (— Ну, пошли Иваны! (фин.))

— Теeriojan pojille tulle työtä. (— Будет работы парням Теериоя…)

— Еi, nе оvаt kauempana. Еi meidän komppanian а1uee11а. (— Нет, это где-то подальше. Может, даже не в нашей роте)

— Mitä piruja, siellähän on jo suo! (— Какого черта, там же опять болото!)

— Oikoon. Menet suohonkin kun haluat elää. (— Захочешь жить, полезешь в болото!)

— Taisi loppua… Huomenna tulee sauna ja kahvit! Ja ehkä ryypytkin? (— Ну, кажется, конец… Завтра будет баня и кофе! А может, и выпивка?)

Сжав зубы, Николаев все полз и полз вперед, оставляя голоса чуть правее и прижимаясь теперь поближе к прибрежным кустам. Эта беззаботная и благодушная солдатская болтовня уже не успокаивала, а скорее злила и оскорбляла именно своей беззаботностью и благодушием. Острее, чем когда-нибудь, он улавливал в ней то нескрываемое финнами чувство превосходства, которое особенно укоренилось в их армии после «зимней» войны и которое теперь вот, в эту минуту и в этом лесу, как бы находило свое подтверждение: сытые, самоуверенные финны сидят в обороне и тоскуют о бане и кофе, а партизанам — голодным, грязным, обессилевшим — приходится думать о спасении.

— Неi siellä, suu kiinni! (— Эй, вы! Заткнитесь там!) — вдруг раздался впереди начальственный окрик.

Через пять секунд с берега в сторону болота ударил пулемет. Он грохотал совсем близко, но Николаев не видел его из-за кустов. По звуку и по методичному характеру ровных длинных очередей он понял, что пулемет станковый, из ручного так не стреляют, никакого диска не хватит.

До сих пор у Николаева не было четкого плана действий. Он знал, что взводу надо неожиданно ударить по противнику, отвлечь его внимание от болота. А как быть дальше? Если отряд прорвется по болоту или даже пройдет незамеченным, то взводу деваться будет некуда. Четырнадцати человекам наверняка не пробиться, если они обнаружат себя огнем. Неужели же нет иного выхода, и все они, столько вытерпевшие и чудом уцелевшие, должны теперь до единого полечь в этом темном лесу, так близко от нейтральной полосы?

Эта мысль не давала ему покоя. Он еще не знал, что должен предпринять, чтобы и задачу выполнить, и попытаться спасти взвод, и, может быть, поэтому, почуяв оборону противника, он не открывал огня, а с мрачным остервенением все полз и полз вдоль прибрежных кустов, понимая, что в случае обнаружения взвод окажется в невыгодном и даже отчаянном положении, когда, кроме попытки прорываться грудью вперед, делать будет уже нечего.

Неожиданно открывший себя вражеский пулемет придал всему смысл, цель и назначение. Как-то сразу, в одно короткое мгновение, Николаев понял и решил: чтобы помочь отряду и спасти ребят, надо прорываться именно в направлении на пулемет и обязательно уничтожить его.

Во взводе оставалось еще около десятка гранат.

— Приготовить гранаты! Идем на прорыв! Не терять друг друга из виду. Огонь по моей команде.

Николаев лежал, тихо приказывал, грохот пулемета впереди и гул дальнего боя справа глушили его голос, он не был уверен, слышит ли его лежавший позади Манойлов и передает ли дальше его команду.

Впрочем, теперь это было не очень и важно. Он чувствовал, что все находятся в таком же выжидающем напряжении, как и он, и каждый, хотя и с секундным запозданием, будет делать то же, что и он.

В этот момент загремел бой в лесу на взгорье, послышались крики «ура». Николаев привстал на колено, взмахнул рукой и коротко скомандовал:

— Вперед!

…Через много лет Пентти Тикканен расскажет в своей книге «Разгром партизанской бригады» о том, как был воспринят этот ночной партизанский прорыв финскими солдатами и командирами. Он не скроет той растерянности, которая охватила командира роты лейтенанта Виеримаа, когда партизаны непонятным и неожиданным образом прорвались по болоту в тыл его обороны.

И правое, и левое болото прикрывались двумя пулеметными взводами. Когда лейтенант Виеримаа со своим резервным взводом прибежал к ним на помощь, все было уже кончено, лишь редкие выстрелы удалялись на восток. Он с трудом разыскал командира пулеметного взвода, но тот и сам не мог объяснить, как все произошло.