До свидания, Светополь!: Повести - Руслан Киреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто‑то приблизился нетвёрдой походкой. Матерчатые мальчишеские туфли Педагога… Бережно нёс он перед собой стакан. Аристарх Иванович сунул руки в карманы халата. Усталость оставила его.
Педагог поставил стакан на пустую, с вывернутой пробкой бочку. Мельком подумал заведующий, что надо бы заткнуть отверстие, иначе в бочку набросают окурков. Он не собирался первым нарушать молчание, но язык, знакомо управляемый кем‑то со стороны, произнёс:
— Без закуски?
Губы Педагога покривились. Ногтем брезгливо оттолкнул обглоданную рыбью голову.
— Вчера, кажется, вас не было? Шекспира читали?
Аристарх Иванович миролюбиво улыбнулся:
— Иронизируете?
— Нет. Я не иронизирую. Я никогда ни над кем не иронизирую. Разве что над собой.
— А что? Бывает повод?
Неплохо! Он опустил заблестевшие глаза.
Педагог внимательно вглядывался в него. Потом осторожно взял стакан, отпил немного. Средний палец был забинтован.
— Бросьте читать Шекспира, — сказал он, снова поставив стакан. — Бросьте. Вам это противопоказано. Шекспир убьет вас.
— Меня? Отчего же?
Его собеседник утомленно прикрыл глаза. Аристарх Иванович скользнул взглядом по наградной колодке.
— Займитесь другим чем‑нибудь. Собирайте спичечные этикетки.
А сам о своём думал. Это задело Аристарха Ивановича сильнее, нежели оскорбительные слова о спичечных этикетках. Его знобило, болели натёртые ноги, а губы его, управляемые со стороны, тонко улыбались.
В кувшине было чуть больше половины. И тут он понял, что не выдержит, что сейчас же, едва кувшин наполнится, скинет халат и уйдет домой, ляжет, укроется с головой тёплым одеялом. Ноги вытянет. Но и что‑то другое, иную какую‑то радость сулил незамедлительный уход отсюда. Он не сразу сообразил, что это, а когда понял, удивился и заволновался. Нынче не придётся брать с весов мокрые бумажки. Нынче он убежит от этого. А до завтра так далеко ещё…
Он посмотрел сбоку на Педагога. Жёлтое, испитое лицо опустившегося человека… По какому праву он разговаривает с ним так! Спичечные этикетки…
— Я спросить вас хотел: вы историю преподаёте?
Это был главный его козырь.
Голубые, плывущие за стёклами очков глаза на секунду протрезвели. Но лишь на секунду. Все тотчас угасло в них, и прежняя пьяная дымка заволокла зрачки. Он взял стакан.
Иной реакции ожидал Аристарх Иванович.
— Я в школе вас видел. — Он не собирается интриговать никого, напротив, он дружески откровенен. — Вы с указкой шли. История, наверное? Или география?
Это было отступление. Лизу напомнил он сам себе. Свою Лизу…
Педагог сосредоточенно допил вино. Повернув голову, несколько мгновений смотрел на заведующего с нетрезвым вниманием. Хотел сказать что‑то, но лишь беззвучно пошевелил мокрыми губами. Медленно и целеустремленно направился к стойке.
Аристарх Иванович закусил губу. Перекатываясь с пяток на носки, не вынимая рук из карманов, с достоинством обвёл взглядом зал.
Он не стал дожидаться, пока кувшин наполнится. Вынул шланг, отнёс кувшин за прилавок и, предупредив Попову, что уже не будет сегодня, ушел домой.
Так было в детстве, так и теперь: просыпаешься — и в первое мгновение не знаешь ни где ты, ни что с тобой. В голове пусто, живёт лишь тело, уютом наслаждаясь, неподвижностью.
Темно… Почему‑то он один в кровати, без Лизы. Что-то тускло отсвечивает… И вдруг, сразу: «Мясник, торговец!» И тоном, тоном каким! Главное — тоном. Не один только минутный гнев тут, о нет! Тут ненависть, которая накапливалась долго. И со всем этим не покончено, все это — не в прошлом, а сегодня, сейчас… Когда пришёл из павильона, Игоря ещё не было, но вот–вот заявиться должен был, и Аристарх Иванович малодушно поторопился лечь.
Двигаться не хотелось. На непонятный тусклый отсвет глядел, пока не сообразил, что это отражается в полированном серванте светящаяся дверная щель. Значит, Лиза не ложилась ещё… А ему почудилось, уже глубокая ночь.
Почему так тихо? Или все спят, кроме Лизы? Сидит в кухне, ждёт, пока он проснётся, чтобы упрекнуть в очередной жестокости к сыну? Уж Игорь не пожалел красок, расписывая своё купание…
Все принимала Лиза в Аристархе Ивановиче: его вспыльчивость, глупые выходки, из‑за которых однажды он уже остался без работы, болезненную страсть к книгам, припадки угрюмой замкнутости, когда за весь день не произносил ни слова, — все принимала и прощала, кроме одного: его отношения к сыну. Игорь был ласков, смышлён, послушен, — она не видела в нем изъянов и оттого не видела справедливости в нервозной строгости мужа. Она любила их обоих, и она готова была пожертвовать собою; собою, но не одним из них.
Аристарх Иванович представил, как, щурясь от света, выйдет сейчас в кухню в синей, обвисшей на нем пижаме. Лиза поднимет на мужа свои честные глаза. Боль и непонимание будут в них. Она давно уже ждёт этой минуты, чтобы вот так посмотреть на него. Не замечая её взгляда, он нальёт в кружку молока, поставит на газ. На столе, заметит, малиновое варенье — Игоря отпаивала, чтобы, не дай бог, не слёг после купания в холодной майской воде.
Аристарх Иванович пошевелился, и тотчас проснулась боль в натёртых ногах. Осторожно сел на кровати. Который час? Вдруг Игорь не спит ещё? На цыпочках подошёл к двери, некоторое время чутко прислушивался. Увидел себя со стороны — жалкого, крадущегося, — распахнул дверь. Не задерживаясь, прошёл на кухню.
Лиза гладила. Она была все в том же расползшемся платье. На столе высилась стопка чистого белья, сверху — вышитая сорочка, в которой ездил в Громовку. Когда успела?
— Выспался? — спросила она с улыбкой удовольствия.
Им хорошо — и ей хорошо…
Он рассеянно обвёл взглядом кухню. На языке вертелся вопрос, но так и не задал его, а, помедлив, спросил другое:
— Игорь спит, что ли?
— Давно. С полдевятого, как убитый.
И опять — удовольствие в голосе: умаялся, спит…
— Я сырники подогрею? Покушаешь?
Он кивнул и направился в ванную — прополоскать сведённый горечью рот. Неужто же сын не проронил ни слова? Пренебрёг жалостью, на которую так падок? Мстительным удовольствием послушать, как мать ругается из‑за него с отцом? Такого не бывало ещё…
Он набрал в рот воды, подержал и вылил. Он знает, почему промолчал сын. Стыдно стало ему. Да–да, стыдно! Ведь отец, требуя от него мужества и терпения, сам был мужествен и терпелив. Ни разу не пожаловался на боль в желудке. Не запросил передышки. Не полез, продрогший, в кабину грузовика. И не только, поборов страх, несколько раз кряду прошёлся по бревну, но чуть ли не сплясал на нем… Сын признал за отцом право быть к нему беспощадным, потому что сначала отец был беспощаден к себе. Это — так, он даже читал где‑то об этом. Аристарх Иванович испытал вдруг радость узнавания, радость похожести собственных ощущений на общепринятые, печатные. «Спокойнее, товарищ Есин, спокойнее, — сказал он себе. — Ничего не изменилось, все по-старому, просто тебе удалось один раз победить себя. Всего раз. Так что ликовать рано ещё».
Лиза освободила для него край стола, поставила сырники и подогретое, с жёлтой пенкой, молоко. Ласково смотрела, как ест он.
— А дядя Федя? Он тоже был?
— Был, — сказал Аристарх Иванович. — — Путёвку достал. На август.
Но она не поняла, как это плохо для него — август. О Маргарите спросила — с дежурной, как полагается, ноткой скорби.
Аристарх Иванович подавил раздражение.
— Все то же.
Лиза вздохнула.
— Пьёт?
Печальный, сочувствующий голос. Но и другое уловил. У неё, Лизы, ровесницы Маргариты, все иначе — и материальное благополучие, и непьющий муж, и здоровье, и сын–отличник.
— Пьёт, — сдержанно ответил Аристарх Иванович. — Так что можете не беспокоиться.
Ему нетрудно было распознать недоброе Лизино чувство: оно было знакомо и ему, оно и в нем жило, переплетаясь с живой любовью к сестре.
— Не знаю, больше, может, не придётся помогать ей. — Он допил молоко и, не подымаясь со стула, поставил стакан в раковину. Лиза молчала. Ждала, пока сам объяснит. — Вчера и сегодня ни копейки не было, —сказал он. Ему хотелось наказать её за недоброе чувство и наказать себя за то, что так легко распознал это чувство.
— Но ты не был вчера…
— При чем здесь не был! Сегодня был… — Он быстро смахнул крошки со стола. — И завтра не будет, и послезавтра — всегда! Сто десять рублей — оклад, и ни гроша больше. План перевыполним — получу ещё тридцатку. Если, конечно, перевыполним, — прибавил он, вспомнив, какие высокие планы дают на лето. — Пивом не побалуют теперь — за пиво давать надо.
Он взял тарелку с вилкой, положил в раковину рядом со стаканом.
— Случилось что‑нибудь? — осторожно проговорила Лиза.
Запахло палёным. С поспешностью выключила она забытый утюг.