Уроборос. Проклятие Поперечника - Евгений Стрелов

солнцем, из холодного потока жизни, и засыпал в его высоких ароматных травах, — но не в лифте, стремительно летящем в город Хранителей. Здесь он любил пощекотать себе нервы особенным страхом, вызванным лицезрением живой красоты; фотографии, видео и сексуальные фантазии не ставили его перед лицом такого страха — только реальное предстояние, когда смотришь прямо в глаза красивой девушке — это — вторая неприятная особенность его организма после отвратительного хохота, который вызывал у людей, слышавших его, приступ запредельного отвращения, переходящий в рвотный рефлекс; с годами Дмитрий Дмитриевич научился подавлять этот хохот, данный ему от природы, ценой неимоверных усилий, ввергающих его тело почти в полный ступор, хорошо, что случалось это не часто, потому что развеселить его до такой степени было — ой, как непросто! — страх, овладевающий им перед лицом красивых девушек, тоже вгонял его в ступор, — двигательные функции исчезали, внутри всё цепенело, как будто он превращался в морозильную камеру: снаружи вроде всё живое и тёплое, а — распахни дверцу — там сплошная ледышка. Когда он, ещё в детстве, впервые осознал, что хохот и страх, вызывающие ступор, являясь врожденными его особенностями, способны в самый неподходящий момент испортить его репутацию и даже сделать изгоем и посмешищем в тех кругах, от которых полностью зависело качество его жизни, он начал искать способы их подавления; от них исходила угроза гораздо более мощная, чем от незначительных физических недостатков, таких как невысокий рост и невзрачная внешность, которые можно было с лихвой компенсировать наглостью, настырностью и показным пофигизмом. В глобальном смысле вариантов борьбы с ними было всего два: избегать ситуаций, способных их вызвать, но в этом случае приступы могли неконтролируемо нагрянуть в самые неподходящие моменты, а ему хотелось довести до совершенства свою способность держать всё под контролем, поэтому он ещё в детстве сжег за собой все мосты малодушия, не оставил для себя ни единого шанса на отступление и бегство перед лицом смеха и страха, начал тренироваться — уходил в отдаленные районы города, где его никто не знал, и — провоцировал: чтобы вызвать в себе приступ смеха, следил за прохожими — ничего так не смешило его, как люди, обладающие какими-то физическими недостатками, заметно превышающими его собственные, — предпочтение отдавал явным уродствам, бросающимся в глаза, — встретив такого человека, он начинал, не стесняясь, рассматривать его во все глаза и преследовать — мерзопакостный смех, похожий на собаку, голодную, злобную, сорвавшуюся с цепи, пугал и шокировал окружающих, направленный на конкретную жертву, не мог её морально не травмировать, заставляя спасаться бегством или переходить к активной обороне. Постепенно Дмитрий Дмитриевич научился загонять эту собаку обратно в будку, но ценой неимоверных усилий, приводящих к ступору: он останавливался, как вкопанный, — усилия, направленные на то, чтобы не дать смеху вырваться наружу, не позволяли ему двигаться и делать что-то ещё. Не пугал его даже риск нарваться на грубость или удар по уху. Что касается страха, то здесь он действовал примерно по такой же схеме: увидев в толпе красивую девочку, девушку или женщину, от внешности которой мурашки пробегали по коже, начинал преследование, стараясь не отрывать глаз от источника страха, накатывающего на него огромными волнами — очертя голову нырял он в эти волны и плыл до тех пор, пока, изнывая, не захлёбывался, проваливаясь в темную, липкую глубину ступора — это был самый опасный момент, во время которого он оказывался абсолютно незащищённым, не способным сдвинуться с места, убежать от взбешённых красавиц или чудовищ, поднять руки, отразить удар или пощечину, открыть рот, попытаться хоть как-то оправдать своё асоциальное поведение. Находясь в ступоре, словно в комнате без дверей и окон, он прощупывал пространство, внимательно всматриваясь в темноту: перед ним стояла новая задача — как можно скорее найти выход из этой комнаты и с наименьшими потерями выскочить из неё, в идеале вообще — прервать ступор до того, как он начнётся или, по крайней мере, сразу после его начала, чтобы окружающие ничего не успели заметить, то есть — удержать на цепи своих собак смеха и страха, а из комнаты ступора выскочить до того, как в ней исчезнут двери и окна, тогда вся эта канитель сократится до одного мгновения, которое, уж точно, останется никем незамеченным. Часто возвращался он в свой район города с исцарапанным лицом, разбитым носом или подбитым глазом, но это лишь прибавляло ему уважения среди его товарищей, — он слыл драчуном, умеющим за себя постоять; регулярные тренировки начали приносить результат, суть придуманной и применяемой им методики заключалась в следующем: вообразить и представить возможное — например, когда он видел уродство в каком-нибудь человеке, способное вызвать приступ смеха, то начинал представлять, как тот делает что-то очень красивое, не какую-нибудь фантастическую вещь, а вполне реальную — рисует чудесные картины, сочиняет сказочную музыку или пишет волшебные стихи, — "О! — восклицал тогда про себя Дмитрий Дмитриевич, в те времена ещё просто Демон. — Как это великолепно!" — а когда видел обворожительную девушку, способную вызвать приступ страха, то представлял, как она некрасиво спит, пуская слюни, храпит, чавкает во время еды, сморкается или ходит в туалет, — "Фу! — тогда про себя восклицал Демон. — Как это мерзко!" Случалось, что картинки, которые ему удавалось нарисовать в голове, становились такими яркими, что, в итоге, смех порождал страх, а страх — смех, и это, опять-таки, приводило к ступору, — разработать методику моментального выхода из него так и не получилось, но сократить время пребывания в нём до максимально возможного минимума удалось, так что изредка он убегал до того, как наступали последствия его асоциального поведения.

Дмитрий Дмитриевич был безмерно благодарен тому мальчишке, не Диме, не Димону, но Демону, которого так прозвали товарищи по двору не спроста, было за что, ни разу не сплоховал он в драке или конфликте, не проявил нерешительности или малодушия, и с целой кучей своих недостатков и слабостей не смирился, сумел найти умный и мужественный способ совладать с ними, — ведь никому из его знакомых это было не по силам, — им или от природы было дано моральных, умственных и физических качеств гораздо больше, чем Демону, но они их бездарно растрачивали, пока не скатывались на самое дно, — или дано было меньше, — тогда они просто ничего не делали, смирялись с судьбой и, в конце концов, тоже оказывались на дне. Этот мальчишка по кличке Демон никуда не делся, — он до сих пор сидел в Дмитрии Дмитриевиче, словно отдельный человек, — не командовал им, но и не давал расслабиться, вовремя указывая на