Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

Несомненно, следует учитывать и особую роль Казани.

По словам А.И. Герцена, этот город представлял собой «главный караван-сарай на пути идей европейских в Азию и характера азиатского в Европу»; на кафедрах Казанского университета «…преподаются в обширном объеме восточные литературы, и преподаются часто азиатцами». Герцен называл Казань городом «двуначальным, европейско-азиатским»175, что, конечно, всячески стимулировало и количественный и качественный рост татарской интеллектуальной элиты.

Внимательный анализ российской мусульманско-модернистской литературы конца XIX – начала XX вв. показывает, что, по сути дела, главной ее заботой был не только поиск автономного решения специфически исламских проблем, но и одновременное же стремление не порвать с универсальным, представленным в первую очередь западноевропейскими и русской культурами, субстратом, избежать ситуации бесплодного нарциссизма, вдохновляемого лишь прошлым и категорически отвергающим все позитивно-новое. Отсюда – бесконечные утверждения о том, что:

– мусульмане не должны себя чувствовать вне мирового прогресса и считать свои связи с его генератором и донором – европейско-христианским миром – случайными, несубстанциональными176,

– в Коране торжествует «интегральная истина», которая скомпонована из истин не только арабского, но и множества других народов: и уже одно это – позволяет наследникам Пророка и тем, кто творил и распространял блестящую арабо-мусульманскую средневековую цивилизацию, осознавать наличие общего «культурного знаменателя» мусульманского и немусульманского ареалов, отнюдь не отказываясь при этом от акцентирования роли рафинированного ислама как ведущей силы в процессе ликвидации мучительного и деформированного бытия его адептов.

Феномен мусульманской самобытности рассматривался, повторяю, в общемировом контексте, без резкого противопоставления исламских обществ всем прочим. Этот анализ был, как правило, лишен туманных абстракций. Российские мусульманские модернисты являлись не только теоретиками, но и практиками, и потому в их произведениях так ярко чувствуется реальное общественное бытие различных слоев мусульманского населения со свойственными ему противоречиями, драматизмом идейных и социальных антагонизмов.

Замечу мимоходом, что даже наиболее эрудированные мусульманские модернисты не стремились выработать свою систему категорий, свой эвристический инструментарий, вполне удовлетворяясь понятийно-поисковым аппаратом европейского обществоведения. Но использовался он так, чтобы не просто оправдать свое существование в глазах европейско-христианских социумов, но и минимизировать претензии последних считать себя моделью, сквозь призму которой следует судить о сугубо исламских, например, формах выражения человека и культуры, обязанных постоянно соотносить себя с этой моделью, и лишь через нее же отыскивать свою скрытую сущность. Мусульманских модернистов тревожили и слова и дела рьяных русификаторов и христианизаторов177, принуждавших их к «самоампутации», а не к тому, чтобы исламские общины могли, не теряя своей уникальности, трансплантировать и развивать европейскую культуру, как органическую часть собственного духовного арсенала.

С точки зрения модернистов, эта культура не должна была стать орудием ни ассимиляции178, ни дискриминации людей и культур, с которыми ей неминуемо надлежало встретиться и сосуществовать, ни средством присвоения иных форм бытия, их растворения и увеличения своей власти, увековечения маргинализации нехристианских этносов.

И в этом плане не менее интересными, чем у Гаспринского, кажутся строки другого мусульманского модернизатора, автора известной в свое время книги «Магомет как пророк» Девлет-Кильдеева.

Автор пытался не просто ознакомить широкие круги с альтернативной миссионерской историей основателя ислама, но и, главное, создать, вкупе со своими единомышленниками, интеллектуальные бастионы для контрнаступления в момент, когда мусульманофобский, русификаторско-христианизирующий курс начал давать сильные трещины. Его разнородные противники из среды русских же авторов179 все решительней требовали смены парадигмы, перехода в России к некоему подобию пантеона, где могли бы «пребывать все боги» и вместе с ними – все культуры и создавшие их этнические и религиозные группы.

Также ратуя за сближение между русскими и мусульманами, Девлет-Кильдеев в то же время (как, помним, и Гаспринский) категорически заявляет, что «исламизм непосредственно тут вовсе не мешает», и этот самый исламизм и особенно Мухаммеда он стремится всячески возвеличить в глазах русской публики. Поскольку множество представителей ее в те времена всего более доверяли иностранным авторитетам, Девлет-Кильдеев в своей апологетической работе заявляет, что на основании «довольно добросовестных исследований исламизма и сочинений во Франции Бартелеми С. Илера (Barthélémy St. Hilaire), Кузена де-Персеваль (Cousin de Persevale), в Англии – доктора В. Мьюр (W. Muir), в Германии – Г. Вейля и Шпренгера (G. Weil, A. Sprenger), можно составить себе более верное понятие о Магомете»180.

Но Миропиев181 справедливо заметил: «Автор настолько не знаком с этими ориенталистами, что совершенно не знает даже правописания фамилий некоторых из них. Если бы г. Девлет-Кильдеев прочитал сочинение хотя бы одного только Шпренгера («Das Leben die Lehre das Mohammad»), то ясно увидел бы свою бесцеремонность. Я имею полное основание употреблять такое резкое выражение по отношению к указанному автору потому, что он почти на каждом шагу практикует довольно неудобные приемы для разных своих целей: так, например, ссылаясь на суждения об исламе Дрэпера, он приводит только те места из сочинений этого английского ученого182, которые служат подтверждением его (т. е. Девлет-Кильдеева. – М.Б.) предвзятых убеждений, совершенно замалчивая о других, помещенных в той же главе, где указываются недостатки ислама»183.

Всячески восхваляя Мухаммеда184, Девлет-Кильдеев протестует против утверждений о нетерпимости ислама: «Нигде в Коране нельзя найти повеления пророка угнетать или уничтожать христиан и евреев, как это принято думать, а потому несправедливо приписывать Магомету фанатизм и неразумные действия его последователей»185; только «незнакомые с его (Мухаммеда. – М.Б.) учением могут распространять такую ложь. Напротив, Магомет186 везде и всегда предписывает милосердие даже к врагам». Как твердо убежден Девлет-Кильдеев, «если мусульмане будут более придерживаться смысла учения своего пророка, изложенного в Коране, чем букв самого Корана, отнесутся менее фанатично и к своим преданиям, в таком случае можно с достоверностью предсказать мусульманам блестящую будущность, как народу, богато одаренному природою в материальном и умственном отношении»187.

Но и Гаспринский, и Баязитов, и Девлет-Кильдеев оказались не единственными из тех пишущих на русском языке мусульман188, которые активно вели пропагандистскую и контрпропагандистскую деятельность в пользу ислама.

Так, в 1882 г. Мурза-Алим поместил в весьма авторитетной газете «Санкт-Петербургские ведомости» серию статей под общим заголовком «Ислам и магометанство», где доказывал, что «учение ислама принадлежит всему человечеству», что «ислам не боится никакой науки и не боится прогресса ума» и что дело лишь в том, чтобы внедрить в русско-мусульманской среде сеть «современного образования», и в первую очередь – «воскресить для наших мусульман славные арабские медресе времен золотого века ислама»189.

По мнению Мурзы-Алима, мусульмане в настоящее время стоят накануне великой религиозной реформации, идущей из Индии, и, по словам Миропиева, он «заранее распределяет и выясняет роли (русских мусульман. – М.Б.) в этом предстоящем реформаторском движении»190.

Но всего любопытнее попытка Мурзы-Алима разграничить понятия «мусульманин» и «магометанин». По его словам, «верование в существование единого Бога, нераздельного, Творца и повелителя Вселенной (Ла Иллаха Илла-Лах), верование в бессмертие человеческого духа или души, словом, все то, что составляло религию Авраама и прочих патриархов и что до сих пор составляет сущность всех магометанских религий, называлось издревле у аравитян, и до появления еще пророка Магомета, ислам. Исповедующие это верование назывались, в отличие от идолопоклонников и язычников, мусульманами, что означает людей, исполняющих и подчиненных воле Божьей. Магометанами же в тесном смысле этого слова следует называть всех тех, которые приняли законы и обрядность пророка Магомета и прибавили к вышеозначенному в скобках арабскому изречению слова: Магомет Рессуль Аллах (Магомет – пророк Божий). Нельзя быть магометанином, не быв мусульманином, но можно быть последним, не быв первым… Ислам соединяет в себе все верования индусских и персидских мудрецов, патриархов и пророков библейских, а также учение Иисуса и Магомета, насколько все эти верования и учения согласны с основными истинами ислама, что «Бог един, нерожденный и нерождающий».