Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

которые проявляются лишь периодически, во времена кризиса, и превратить их в надежный и устойчивый выигрыш. Проблема, однако, в том, что в демократической системе кризисную политику невозможно спроецировать на рутинный порядок принятия политических решений. Угроза голода, как только она становится достаточно серьезной, чтобы привлечь к себе внимание, отбрасывает все остальные соображения: демократические политики начинают действовать, когда у них нет иного выбора. Но в повседневной политике другие соображения будут по-прежнему привлекать к себе внимание, осложняя согласованное действие. Способность Индии предотвращать голод совмещалась с ее же неспособностью добиться успеха на других фронтах; в обычных случаях призывы и побудки заглушались шумом работающей демократии.

К 1989 г. стало достаточно ясно, что демократическая Индия лучше коммунистического Китая предотвращает голод. Но не было единого мнения о том, как ей это удавалось. Сен на первый план ставил значение свободного распространения информации, главного ресурса, которого не хватает автократиям. Но возможно, что так же важна гибкость демократии, способной просить помощи у кого угодно. Демократические лидеры, столкнувшись с бедствием, не слишком важничают; ради практической помощи они готовы поступиться своими принципами. Индийская демократия в чрезвычайных обстоятельствах пыталась раздобыть зерно, как и оружие, не обращая внимания на идеологические водоразделы, как внутри страны, так и за границей. Она была приспособляемой, но это не то же самое, что настоящая способность к реакции, скорее даже нечто меньшее. У Индии, по мысли Сена, был оптимальный способ выбраться из колеи – стать более отзывчивой на нужды граждан. Альтернатива состояла в том, чтобы оставить все как есть, ждать, пока не грянет следующий кризис, и смотреть, что получится. Это не слишком вдохновляло, но более соответствовало тому, как демократии обычно себя ведут.

Если Япония в 1989 г. казалась победителем, а Индия – проигравшим, главным неизвестным оставался Китай. Студенческие протесты на площади Тяньаньмэнь, которые в начале июня были жестоко подавлены вооруженными силами, удовлетворяли большинству нарративов. Стремление к демократическим реформам в Китае было очевидным. Столь же очевидной была способность режима подавлять его. Но что было сильнее? Фукуяма был прав, когда отметил стремление перевозбужденных комментаторов приписывать событиям чрезмерное значение. Передовица в «The Economist», в которой пренебрежительно отвергли его «Конец истории» (газета сравнила его с книгой «1066 и все такое»[73]), утверждала, что Китай доказал неправоту Фукуямы. В газете писали: «Площадь Тяньаньмэнь показала, что куча людей в Китае все еще верит в то, что старый пес коммунизма еще жив»[76]. Но это была переоценка. Площадь Тяньаньмэнь показала лишь то, что испуганный и жестокий режим боролся за свою жизнь.

Однако хотя резня не стала признаком возрождения коммунизма, не стала она также и сигналом повышенной хрупкости режима. Многие надеялись на то, что именно эта хрупкость даст о себе знать. Хендрик Херцберг в статье в «New Republic» доказывал, что насильственное подавление народных протестов разоблачило риторику правящей партии в духе «народное то да се». Народная армия была применена для убийства народа. «Слова, которые партия-государство использовала для подкрепления своего авторитета – писал Херцберг, – стали по ее же вине ее смертельным врагом… Вот почему теневые правители Китая, даже если не брать в расчет экономические последствия их жестокости, окончательно доказали, что уничтожили самих себя. Дэн и компания совершили своего рода политическое самоубийство»[78]. По мере развития событий в Восточной Европе этот взгляд стал общепринятым. Китайское руководство просто построило временную дамбу на пути у волны, которую не остановить. Казалось, что в самом скором времени она сметет их.

Какую модель должен был выбрать Китай в будущем? Советский Союз – где свобода начала победоносное шествие, и где центральная власть была не в силах удержаться? Или же Японию – где внешний покров демократии служил маскировкой для быстрой экономической экспансии? Или же Индию, где демократия затянула страну в болото возни за власть?

Ни одна из этих моделей не пригодилась. Китай оказался Китаем, и остальному миру оставалось только наблюдать и ждать, пока не станет ясно, что это значит.

Итоги

Японский фондовый рынок достиг своей вершины 29 декабря 1989 г. Потом пузырь лопнул. За год индекс Nikkei упал в 2 раза. В то же самое время лопнул пузырь японской недвижимости, а японские банки остались с горой плохих долгов. Эта внезапная встряска напугала, но мало кто увидел в ней повод для паники. Это была просто неизбежная коррекция, завершившая собой десятилетие беспрецедентного процветания, одна из необходимых остановок на пути Японии к политической и экономической зрелости. Американский фондовый рынок пережил не менее сильное падение в 1987 г., когда за несколько дней он упал сильнее и быстрее, чем в 1929 г., но, в отличие от 1929-го, вскоре восстановился. Паника быстро спала, а ненасытная потребительская экономика снова воспрянула духом. Япония, которой помогал американский спрос, тоже могла бы продемонстрировать свою устойчивость. Финансист Джордж Сорос подозревал, что японские власти были рады падению, а может быть даже и сами его подстроили, поскольку краткосрочное, но резкое потрясение помогло сбалансировать японскую экономику[79].

Но все вышло по-другому. 1990 год был не коррекцией, а началом затяжного упадка. Пузырь японского общемирового господства, которое должно было начаться в XXI в., тоже лопнул. Страна не проявила достаточной гибкости, когда надо было решить проблему смены курса. Государство поддержало плохие банки, а сети клиентов подключили разваливающиеся отрасли к системе жизнеобеспечения. Робкие японские потребители затянули пояса, и в стране началась дефляция. Власти на каждую неудачу отвечали спокойно – умеренными и нерадикальными попытками пробудить экономику. Но этих мер не хватало. Япония осталась богатой страной с комфортным уровнем жизни; средняя продолжительность жизни росла, а безработице не давали спуска. Японские избиратели в 1993 г. прогнали либералов, лишив их власти, но лишь для того, чтобы через год вернуть их. Ситуация никогда не была настолько плохой, чтобы это стало причиной для кризиса доверия к системе и чтобы политики были вынуждены попробовать нечто совершенно другое. В Японии начался застой.

В Индии Раджив Ганди и партия «Индийский национальный конгресс» проиграли на выборах в конце 1989 г. Это привело к новому периоду политической нестабильности: за два года сменилось четыре премьер-министра, поскольку коалиции то и дело разваливались, а конкурирующие фракции боролись за места. Ганди был убит во время избирательной кампании 1991 г., и в результате «Индийский национальный конгресс» вернулся к власти. В то же время индийская экономика достигла критической точки. В 1991 г. бюджет страны и дефицит платежного баланса приблизились к опасным показателям; у государства не хватало твердой валюты, чтобы платить по долгам. Нависла угроза дефолта. Новый