Рябиновый мед. Августина. Часть 1, 2. Дом. Замок из песка - Алина Знаменская

Она подошла, забрала папироску из его рук и затушила в тяжелой хрустальной пепельнице. Вознесенский повернулся, собираясь что-то сказать, но она положила ладонь ему на губы. Он поцеловал ее в ладонь. Она не убрала – он стал целовать ее ладони, руки до локтей, пока они не сомкнулись у него на шее. Теперь ее лицо оказалось прямо перед его лицом, она поцеловала его в губы – властно и повелительно. Как королева. Затем отстранилась, повернулась спиной – расстегни. Вознесенский, путаясь в мелких пуговицах, кое-как справился с задачей. Она спустила рукава и вышла из своего платья, как из волн, оставшись абсолютно голой. Он смотрел, не приближаясь. На нем все еще оставалась расстегнутая белая сорочка с чужого плеча. Ася подошла, провела ладонями по его груди – дрожь прошла по его телу, он судорожно вздохнул, обнял ее и стал осторожно трогать, с трудом сдерживая дрожь.

И хотя робкий и неумелый Вознесенский легко обнаружил перед молодой женой свою неискушенность, в этом поединке он не проиграл. Асю неожиданно обрадовала его неумелая нежность, она помогла ему. Что ж, ее интимный опыт тоже был весьма невелик, однако она обнаружила в себе запасы инстинктивных знаний, которые и выпустила на волю, почувствовав, что любима.

За 1917 год в летописи любимских достопамятностей не появилось ни одной записи собственно о городе. Рукой отца Сергия были начертаны лишь скупые сухие сведения о событиях, значение которых любимцы в полной мере оценят лишь годы спустя.

Август. Созыв в Москве Церковного собора.

25 октября. Октябрьская революция. Свержение Временного правительства. Переход власти к большевикам.

20 декабря. Декрет Советской власти о признании законным лишь гражданского брака, церковный же брак является частным делом брачующихся. Устанавливается порядок ведения записи рождения, а расторжение браков возлагается на местный суд.

Год назад, завершая последнюю запись за прошлый, 1916-й, год, отец Сергий уповал на то, что в грядущем семнадцатом году все вернется на круги своя – окончится проклятая война, вернутся дети. Жизнь в городе, словно застывшая в тревожном ожидании, снова потечет, как две веселые реки – то замедляя свое течение, то ускоряя.

Однако же семнадцатый год насмехался над чаяниями священника – каждая новая запись в летописи оказывалась тревожнее и неправдоподобнее предыдущей. Но и наступивший восемнадцатый оказался еще более непредсказуемым, чем прежний. Зима принесла только неутешительные новости.

Записи за новый год начались с лаконичного сообщения:

20 января Совнарком принял декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви.

Отец Сергий никак не прокомментировал в летописи эту строку, но сам отлично понимал: декрет сей открыл дорогу гонениям на церковь.

В воскресенье после литургии отец Сергий обратился к прихожанам со словом:

– Слышали ли вы сегодняшнее евангелие? Наши грехи, наши страсти сделались убийцами нашими и телесными, и духовными. Каин убил Авеля, и теперь убийства не прекращаются. Кругом льется кровь, брат поднял руку на брата своего! Сам сатана вселился в мир. Душами своими мы всякий день умираем через грехи свои, но можем и воскресать всякий день, всякий час, да и на одном часе – несколько раз, – через веру и сердечное покаяние перед Богом. Слышите, дорогие мои братья и сестры, грех умерщвляет наши души, омрачает. Оскверняет, расслабляет и влечет за собою смерть духовную. Не спите же, а бодрствуйте, ибо не знаете, в какой день и час придет сын человеческий и осудит нас, если не покаемся, на муку вечную.

Но именно когда он говорил, взглядывая в лица своих прихожан, он вдруг ясно ощутил – кровь пролита, и теперь не остановить. Этот прожорливый зверь, разбуженный войной, обожравшийся кровью и горем, уже разбушевался – ему все мало, и он толкает людей на безумства, порожденные ненавистью, эгоизмом, алчностью. Он почувствовал боль и жалость к своим землякам, стоящим, как и он сам, на пороге новых испытаний.

– Старайтесь же, дорогие братья и сестры, заботиться о приобретении не временных благ, а вечных – в Царствии Божием, возненавидьте грех и полюбите правду.

После службы к протоиерею подошли любимские священнослужители отец Федор и отец Иона.

– Что же это будет теперь, отец Сергий? Ведь это что удумали? Хоронить без отпевания! Как такое святотатство возможно и что мне теперь делать прикажете? – спросил отец Иона, священник кладбищенской церкви.

– Терпеть, – улыбнулся отец Сергий. – Терпеть и молиться. Даст Бог, все образуется. Кто закажет отпевание – отпой. А кто так хочет – пусть. Но, сдается мне, отец Иона, без отпевания-то побоятся. Не тот у нас народ. У нас народ в вере воспитан отцами нашими, а город в намоленном месте стоит, не мне вам напоминать, дорогие мои.

– Не понимаю я, батюшка Сергий, этих большевиков. Россия – и без церкви? Когда ж это было? Любим – город махонький, а, почитай, пять церквей, ежели считать тюремную. А кто их открывал, кто содержит? Люди! Сами же люди! Введенскую ведь думали упразднить, за малостью прихода, так человек свой капитал отдал, чтобы церковь на него существовала.

– И казалось, так будет всегда… – задумчиво произнес протоиерей.

– Ну а как же иначе? Ежели сейчас мы венчать не будем, отпевать не станем, капитал отымут, на что же церковь-то станет жить? На пожертвования прихожан? Так наши прихожане-то нищие! Им самим церковь, чем могла, всегда помогала. Они на нее одну могли всегда духовно, а то и материально опереться. Как же теперь? – присоединился отец Федор.

– Не знаю, Федор. Одно скажу – хорошо нам жилось при старой-то власти? Ты вот, Федор, птиц ловил да рыбку удил со своей лодочки. Состоятельные прихожане причт своим вниманием не обходили. Служили мы с вами, но за Христа не страдали. Правда?

– Да уж, правда ваша. Я, бывало, и в пост скоромного отведаю, не утерплю… И все ничего – детки здоровы, сам как сыр в масле… Бог милостив…

– А вот теперь нам, братья, Господь испытание посылает. Так что не роптать мы должны, а укрепиться духом и паству нашу укрепить. Это только начало.

– Неужто церкви закрывать начнут?

Отец Сергий покачал головой. Что он мог сказать?

– Не пророк я, Федор. Что ты меня пытаешь?

– Шел я сейчас к вам, батюшка, а навстречу мне знаете кто попался? Юрьев наш, псаломщик, вор и поджигатель!

– Вернулся в город?

– Не только вернулся, но и у власти встал! Идет в чесучовом пиджаке, сапоги блестят. Остановился передо мною и заявляет: скоро мы вас, попишек, всех попереведем. Религия, говорит, – опиум для народа. Я ему отвечаю – вор ты, Васька, был, вор и остался. Так он знаете как на меня петухом запрыгал? Я, говорит, поповская твоя душонка, не вор, а нынешняя власть большевиков! И ты, говорит, дьячок, еще поклонишься мне. Я вот теперь и думаю: это что же за власть такая, что она наглеца необразованного к себе допустила?