Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Александр Дюма

Когда я поднялась, то мною овладело такое спокойствие, как будто сам Господь благословил меня; затем, сделав шаг вперед и закрыв глаза, я бросилась в реку…

Меня внезапно подхватило, обволокло и как будто закутало во влажный саван…

Но среди мрачного гула воды, пенившейся около моих ушей, мне послышалось, как поверх моей головы в воду упало еще одно тело.

Почти тут же я почувствовала, как меня сильно схватили за платье и потащили. Меня охватил страх, хотя мое решение было твердым и неизменным, страх перед смертью!

Я открыла в воде глаза; сине-зеленые глубины реки меня ужаснули.

Почувствовав, что меня кто-то схватил, я подумала, что это Смерть своей холодной рукой увлекает меня в пропасть…

Я открыла рот, собираясь закричать; он тут же наполнился водой; вокруг меня вспыхивали и гасли голубоватые искры, я потеряла сознание.

Затем, возможно, спустя много времени, я услышала рядом с собой голоса людей; все еще целиком находясь во власти своей мысли о смерти, я вообразила, что умерла и нахожусь в том другом, столь желанном мне мире.

Наконец, приходя понемногу в себя, я сделала невероятное усилие и открыла глаза.

Я находилась в комнате с низким потолком в одном из тех домишек, что располагаются по берегам Сены.

Я лежала на матрасе, положенном на стол.

Мне казалось, что я все еще сплю.

Но перед камином, освещавшим комнату, я заметила лежавшую черную собаку, вылизывавшую языком свою мокрую шерсть. Я поняла, что меня спасли.

Затем я вспомнила понемногу — одно за другим — все, что со мной случилось.

И совсем тихо прошептала имя, оставшееся в моей памяти.

Это было имя собаки — Блэк.

Услышал ли меня Блэк? Узнал ли он меня? Однако дело обстояло так, что он поднялся и подошел ко мне.

Я ощутила прикосновение его горячего языка на своей ледяной руке.

Я пошевелилась и вздохнула.

Все находившиеся в комнате столпились около меня.

Меня заставили выпить несколько глотков теплого вина и подложили под спину подушки, сваленные в кучу позади меня.

Затем все разом заговорили, перебивая друг друга, И я узнала, что же произошло.

Встревоженные лаем собаки и шумом от падения в воду двух тел, обитатели этого домика выбежали на берег; они увидели в воде черную собаку, которая удерживала меня на поверхности реки, но, будучи не в силах вытащить меня на берег, она плыла по течению.

Поскольку я была всего в нескольких шагах от берега, речник бросился в воду и вытащил меня на берег. Все остальное и так было понятно.

В этот момент вошел служащий магистрата, комиссар полиции или мировой судья — не могу сказать, кто это был, — его предупредили о происшествии, и он прибыл засвидетельствовать случившееся.

Найдя меня живой, он сделал мне отеческое внушение и потребовал дать ему клятву, что я больше не буду покушаться на свою жизнь.

Меня положили в нагретую постель, и я лишь не следующий день покинула дом этих добрых людей.

Я достала из кармана ту небольшую сумму денег, которая у меня была, чтобы заплатить, нет, не за оказанную мне помощь, но за те расходы, причиной которых я была.

При первом моем движении хозяин положил свою ладонь мне на руку, останавливая меня.

Я взяла его руку, пожала ее и поцеловала хозяйку.

Затем я села в фиакр, который наняли в Нейи, заботливо усадила рядом С собой моего спасителя Блэка и вернулась в Париж.

Но мои постоянные отлучки в течение двух недель и то, что я не вышла на работу накануне, вызвали недовольство мадам Дюбуа, и она объявила мне, что я ей больше не нужна.

Я решилась покинуть Париж. Париж мне стал невыносим.

Работая у мадам Дюбуа, я подружилась с мадемуазель Франкотт, уроженкой Шартра; она мне часто говорила, что если я решусь переехать в провинцию, то могу рассчитывать на ее помощь. Я села в дилижанс, идущий в Шартр, взяв с собой Блэка, и приехала к мадемуазель Франкотт, которая мне тут же дала место в своем магазине…

— Но Анри, Анри, — вскричал шевалье, — вы не получали от него известий? Ведь он оставил вас в тот самый момент, когда вы готовились стать матерью? О! Негодяй!

— Анри?… О! Нет, сударь, он слишком меня любил, чтобы не уважать меня; я осталась непорочной после стольких любовных излияний, а уверяю вас, я бы ни в чем ему не отказала, ведь я так его любила! Но он ни разу не позволил себе пойти дальше тех невинных ласк, которыми я с такой радостью одаривала его.

— Но как же тогда, — спросил крайне удивленный шевалье, — как вы смогли его так быстро забыть, если в вашем сердце жила подобная любовь?

— Увы! Сударь, — ответила Тереза, качая головой, — меня погубила именно эта бесконечная любовь к нему; и вам известна всего лишь половина моих страданий.

— Расскажите мне все до конца, если вы все еще чувствуете в себе достаточно сил, чтобы продолжить эту печальную исповедь.

— Через несколько дней после моего приезда в Шартр, — продолжала Тереза, — я понесла в город картонную коробку; я шла, низко опустив голову, и наткнулась на двух офицеров, которые шутки ради взялись за руки и перегородили таким образом улицу; я подняла голову и, вскинув глаза на одного из военных, воскликнула: «Анри!»

Я прислонилась к стене, чтобы не упасть.

Видя, как я сильно побледнела и близка к обмороку, оба молодых человека принесли мне свои извинения.

И тот, от которого я никак не могла оторвать свой взгляд, сказал, что он и не предполагал, что невинная шутка может иметь такие последствия.

Но все больше и больше подпадая под власть этого видения, я повторяла и повторяла дрожащими губами:

— Анри! Анри! Анри!

— Мадемуазель, — улыбаясь, сказал мне, наконец, офицер, — я очень сожалею, что меня зовут не Анри, потому что это имя воскрешает в вас столько нежных воспоминаний; но Анри — это имя моего брата, а меня зовут Гратьен. Я буду счастлив, если мое имя тоже останется в вашей памяти.

— Если вы не Анри, тогда, ради Бога, дайте мне пройти, сударь.

Блэк глухо рычал и угрожал броситься на офицеров.

— Мадемуазель, — сказал назвавшийся Гратьеном, — у нас никогда не было намерения задерживать вас.

— Мы всего лишь увидели идущую нам навстречу молодую девушку с низко опущенной головой; мы, Гратьен и я, сказали себе: «У такой красотки должны быть чудные глазки»; тогда мы встали у вас на пути, чтобы заставить поднять глаза; вы их подняли, и мы полностью удовлетворены, мадемуазель; они еще прекраснее, чем мы предполагали.

Произнося это, молодой офицер с таким дерзким видом подкручивал свои усы, что я была испугана.

— Господа, — вскричала я, — господа!