Антология мировой фантастики. Том 1. Конец света - Айзек Азимов

Бодкин опустил очки на самый кончик носа и насмешливо поглядел на Керанса.

— Кажется, для вас эта новость не имела такого эффекта, Роберт. Если я не ошибаюсь, вы выглядите далеко не радостным. Почему же реакция Хардмана должна быть другой?

Керанс улыбнулся.

— Тише, Алан. Я не хочу вмешиваться, полностью предоставив Хардмана вам, но что это вы задумали, для чего этот электрический камин и будильники?

Бодкин поставил пластинку на небольшой стеллаж за собой, где находилось еще множество таких же дисков. Он повернулся к Керансу и некоторое время глядел на него своим кротким, но проницательным взглядом, как ранее смотрел на Хардмана, и Керанс понял, что их отношения теперь не просто взаимоотношения коллег, но и отношения наблюдателя и объекта наблюдений. После паузы Бодкин отвернулся к таблицам, и Керанс невольно улыбнулся. Он сказал себе:

— Проклятый старик, теперь он занес меня в свои схемы наряду с морскими водорослями и моллюсками, в следующий раз он испытает свой проигрыватель на мне.

Бодкин встал и указал на три ряда лабораторных столов, уставленных банками с образцами; к крышке каждой банки был прикреплен ярлык.

— Скажите мне, Роберт, если бы вам предложили суммировать результаты ваших наблюдений за последние три года, как бы вы это сделали?

Некоторое время Керанс колебался, затем небрежно взмахнул рукой.

— Это не слишком трудно. — Он видел, что Бодкин ожидает серьезного ответа, и собрался с мыслями. — Что ж, можно коротко сказать, что под влиянием повышения температуры, влажности и уровня радиации флора и фауна планеты начали возвращаться к тем формам, которые были распространены на Земле при таких же условиях, иначе говоря — в триасовую эру.

— Верно. — Бодкин начал прохаживаться между скамей. — На протяжении последних трех лет мы с вами, Роберт, осмотрели не менее пяти тысяч образцов животных и буквально десятки тысяч новых разновидностей растений. Везде мы наблюдали одно и тоже: бесчисленные мутации направлены на то, чтобы организмы выжили в изменившихся условиях. Повсюду мы наблюдали лавинообразное возвращение в прошлое — настолько массовое, что немногие сложные организмы, сохранившиеся на прежнем уровне развития, выглядят странным отклонением от нормы: это немногие земноводные, птицы и — человек. Любопытно, что подробно каталогизируя возвращение в прошлое у многочисленных растений и животных, мы игнорировали наиболее важный организм планеты.

Керанс засмеялся.

— Преклоняюсь перед вами. Алан. Но что ж, вы предполагаете, что Хардман превращается в кроманьонца, яванского человека или даже синантропа? Вряд ли, конечно. Не будет ли это простой противоположностью ламаркизма?

— Согласен. Этого я не предполагаю. — Бодкин наклонился над одним из столов, набрал полную горсть арахиса и бросил маленькой обезьянке, сидевшей в клетке неподалеку. — Хотя очевидно, через две или три сотни миллионов лет homo sapiens вымрет и наша маленькая кузина останется высшей формой жизни на планете. Однако биологический процесс развивается не прямо. — Он извлек из кармана носовой платок и протянул его обезьянке, которая вздрогнула и отскочила. — Если мы вернемся в джунгли, мы превратимся в обед для кого-нибудь.

Он подошел к окну и выглянул сквозь густую проволочную сеть, которая пропускала лишь узкий луч яркого солнечного света. Погруженная в жару, лагуна была неподвижной, завесы пара вздымались над водой, как гигантские привидения.

— В действительности я думаю совсем о другом. Разве меняется только внешность? Как часто многим из нас казалось, что все это мы уже видели когда-то, что мы каким-то образом помним эти болота и лагуны? Однако наше сознание и подсознание хранят эти воспоминания избирательно, большинство из них — это воспоминания об опасности и ужасе. Ничто не сохраняется так долго, как страх. Где-то в глубинах организма имеются древние, миллионолетнего возраста механизмы, которые спали на протяжении тысяч поколений, но сохранили свои возможности нетронутыми. Классический пример такого механизма — отношение полевой мыши к силуэту ястреба. Даже вырезанный из бумаги силуэт ястреба, поднесенный к клетке, заставляет мышь в панике искать спасения. А как иначе можно объяснить всеобщее, но совершенно беспричинное отвращение к паукам, лишь один, сравнительно редкий вид которых теперь опасен для человека? Или не менее удивительную из-за их сравнительной редкости — ненависть к змеям и ящерицам?

Просто все мы в глубине носим память о тех временах, когда огромные пауки были смертельно опасны, когда ящеры были господствующей формой жизни на планете.

Ощущая тяжесть медного компаса в кармане, Керанс сказал:

— Значит, вы опасаетесь, что увеличение температуры и радиации разбудит эти механизмы в нашем сознании?

— Не в сознании, Роберт. Существуют старейшие воспоминания на Земле, закрепленные в каждой хромосоме и в каждом гене. Каждый шаг, сделанный нами по пути эволюции, — веха, закрепленная в органической памяти — от энзимов, контролирующих углеродно-кислородный цикл, до сплетения нервов спинного мозга и миллиардов клеток головного мозга — везде записаны тысячи решений, принятых в периоды внезапных физико-химических кризисов. Как психоанализ врачует психические травмы, перенесенные человеком в детстве, так и мы теперь заглядываем в археопсихическое прошлое, открывая древнейшие табу, спавшие целые эпохи. Краткий период индивидуальной жизни не может ввести нас в заблуждение. Каждый из нас так же стар, как весь животный мир, а наши кровеносные сосуды — притоки огромного моря всеобщей памяти. Одиссея зародыша в утробе матери воспроизводит всеобщее эволюционное прошлое, а его центральная нервная система — это заполненная временная шкала, где каждый позвонок представляет собой символическую остановку.

Чем ниже по уровням центральной нервной системы будем мы спускаться — от головного мозга через спинной к костному, — тем дальше будем отступать в прошлое. Например, узел между грудной клеткой и поясничным позвонком — между Т-12 и Л-1 — есть великая переходная зона между рыбами, дышащими жабрами, и земноводными, дышащими легкими, по времени примерно соответствующая тому, что мы наблюдаем теперь на берегах лагуны — между палеозойской и триасовой эрой.

Бодкин вернулся к своему столу и провел рукой по ряду записей. Слушая спокойный неторопливый голос Бодкина, Керанс подумал, что ряд черных дисков напоминает модель спинного мозга. Он вспомнил слабый звук барабана, воспроизведенный проигрывателем в каюте Хардмана, и странные ощущения, которые вызывал этот звук.