Золотые анклавы - Наоми Новик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне хотелось истребить их всех. Но ведь это были самые обычные люди. Те, кто сидел в зале, были не хуже членов анклавов, которых я знала в школе, а они, в свою очередь, не хуже любого школьного неудачника, с той разницей, что они родились в анклаве и не выбирали свою судьбу – по крайней мере, не так, как все остальные. Члены анклавов появлялись на свет в анклаве, а неудачники – за его стенами, и я, похоже, была единственной одиночкой на свете, которая добровольно решила не входить в анклав.
Этот выбор мне не нравился. Я долго его избегала. Так решила мама, и я знала, что, по сути, это было решение заботиться обо всех Филиппах Вокс и Клэр Браун на свете, даже об Офелиях; о злых и несчастных людях, которые не заслуживали прощения, – потому что в противном случае никто его не заслуживал.
Если бы мама не приняла именно такое решение – если бы она кого-то не простила, если бы отказала в исцелении и заботе человеку, которого сочла слишком дурным, – в худшем случае, он бы ушел от нее больным и отчаявшимся. Но лично я выбирала между тем, чтобы простить этих ужасных людей, – и тем, чтобы выжечь весь мир дотла. Потому что анклавы, выстроенные за последнюю тысячу лет, были созданы именно так. Мама сказала: «Анклавы строят с помощью малии» – и не ошиблась. Если я намеревалась уничтожить пекинский анклав – что мешало мне продолжить? Пекинцы вряд ли хуже лондонцев, горячо благодаривших меня за убийство чреворота возле их ворот. Хотя однажды они сами создали свое чудовище и выпустили его в мир.
Так почему бы не вернуться в Лондон и не разнести тамошний анклав, вместе со всеми его обитателями – мужчинами, женщинами и детьми? Почему бы не отправиться после этого в Нью-Йорк и не дать себе волю там, сея смерть и разрушение – точь-в-точь как запланировано? Только потому, что я не видела лично их ритуала, потому, что они не выбирали в жертву моих друзей? Значит, я такая же, как эти люди в амфитеатре, спрятавшиеся за стенкой?
Несомненно. Разница заключалась только в стенке. У меня ее не было. Мне приходилось одновременно удерживать ману и совершать действие, пользуясь лишь собственным телом и разумом. Я не могла передать ни крохи маны кому-то другому, чтоб тот сделал всю грязную работу; я не могла сказать себе, что выполняю чье-то желание, а если я этого не сделаю – сделает другой. Каждый раз я смотрела в лицо собственному эгоизму. И мне это не нравилось. Стена, в конце концов, возникла не просто так.
Кто поручится, что они не поступили бы мерзко, будь у них шанс? Вероятно, они бы просто сказали себе, что другие делают ту же мерзость, а значит, все нормально. Но я заставила себя взглянуть в их лица, увидеть слезы и ужас и предоставить им выбор – единственный, какой мне пришел в голову.
– Я не позволю вам совершить убийство, – сказала я. – Даже если мне придется обрушить анклав вместе со всеми нами. Я сделала это с Шоломанчей, и я сделаю это здесь. Вы меня не остановите.
Мой голос эхом отдавался от стен и прокатывался по залу, особенно гулко звуча в вынужденной тишине. Никто ее не нарушал. Я указала на кирпичи, на эту ужасную тяжесть.
– Если вы их уберете, я попробую спасти ваш анклав. Не знаю, что из этого получится. Но если вы отдадите ману мне, вместо того чтобы использовать ее для убийства, я попытаюсь.
Напряжение спало, и люди принялись переговариваться, оборачиваясь к соседям. «А вы знали, а я нет, я ничего не знал». Все твердили эту полуложь. Мне она была отвратительна, и в то же время я на нее надеялась. Искренне ее приняв, люди могли согласиться со мной и испробовать другой способ.
Но один из членов совета резко сказал:
– Мы отпустим Гуо И Лю, и ты уйдешь…
– Нет! – Мой крик отразился от стен комнаты, и звуки окружили пекинца, словно стая волков. Он замолчал. – Других вариантов у вас нет. Не ищите третий путь. Я не позволю проделать это ни с Лю, ни с кем-либо еще. Если вы не желаете, чтобы я попыталась спасти ваш анклав, – сбросьте все кирпичи в сточную трубу и бегите.
– Бóльшая часть маны – наша, – произнесла женщина средних лет, по сравнению с остальными еще молодая. – Мы взяли ее, чтобы помочь Пекину, а не только для строительства собственного анклава. Мы не намерены дарить им многолетний труд всего нашего клана…
– Вы взяли многолетний труд всего вашего клана и воспользовались им, чтобы создать чреворота, поэтому закройте рот! – велела я, однако это была лишь вспышка ярости, вырвавшейся на поверхность бурлящего котла; настоящий ответ должен был звучать иначе. – Ладно. Если пекинцы не отдадут вам вашу ману, пусть, по крайней мере, предложат хорошие условия.
Это тоже был слив эмоций, но хотя бы полезный; почти целую неделю, пока Лю сидела запертая, в одиночестве ожидая своей участи, они обсуждали важные моменты: например, сколько кресел в совете отдать пекинцам, а сколько – новопришедшим, кого поселить в самых удобных частях анклава, кто будет распоряжаться вакансиями… И я перевела разговор на привычные рельсы, заодно отменив половину трофеев, из-за которых они ругались.
Они торопливо засовещались, сгрудившись кучкой и понизив голос, но тут в зале поднялся парень, который вместе с нами тренировался на полосе препятствий, один из выпускников-пекинцев, по имени Цзяньюй. Он присоединился к нам одним из последних, и даже не потому, что боялся моих тайных замыслов, а потому, что мы действовали не по правилам, к которым он всегда питал горячую любовь. Даже когда Цзяньюй наконец вышел на полосу препятствий и преодолел ее в тесном дружеском кругу (насчитывавшем пятьсот человек), он пожаловался нам с Лю, что наша тактика противоречит пособию для выпускника (к тому времени уже несколько месяцев совершенно бесполезное). Мы мрачно покосились на Цзяньюя, и другие ребята из пекинского анклава спешно увели его, устало вздыхая… И вот теперь он встал и твердо сказал:
– Если
