Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта - Павел Анненков

Может быть, эти сухие комментарии имели еще другую цель у Пушкина, кроме изучения самого предмета. Картина старой соколиной охоты нашей в поэтическом описании, вероятно, уже носилась перед его глазами, когда он составлял свои выписки, и труд его был, статься может, только ступенью для вдохновения. Мы скоро увидим, что самые строгие занятия разрешались художественными произведениями у Пушкина: натура поэта в нем никогда не ослабевала и поэтическая струя не иссякала даже и в кропотливом сборе и проверке ученых материалов.

К числу заметок его о языке, уже известных публике, принадлежит еще следующая, неизданная:

«Множество слов и выражений, насильственным образом введенных в употребление, остались и укоренились в нашем языке. Например, трогательный от слова touchant (см. справедливое о том рассуждение г-на Шишкова). Хладнокровие . Это слово не только перевод буквальный, но еще и ошибочный; настоящее выражение французское есть Sens froid – хладномыслие , а не Sang froid. Так и писали это слово до самого XVIII столетия. Dans son assiette ordinaire. Assiette значит положение, от слова asseoir, но мы перевели каламбуром – не в своей тарелке :

Любезнейший, ты не в своей тарелке.

«Горе от ума».

Весьма важный отдел пушкинских замечаний представляют его разборы книг и статей, почему-либо казавшихся ему замечательными. Мы уже знаем его привычку читать с пером в руке и приводить на книге свои собственные мысли и соображения. Множество остатков этой работы за чтением теперь утеряны, но последние образчики ее, разбросанные по разным тетрадям его и в разных клочках, тем драгоценнее становятся для собирателя. Критику вообще, мы уже видели, Пушкин понимал весьма строго. Он не любил в ней характера дилетантизма, легкого понимания вещей и требовал от нее специального знакомства с предметом и серьезного изложения. Для критики художественных произведений искусства он прибавлял к этому еще другое качество – чистую любовь к искусству. «Где нет любви к искусству – там нет и критики», – говорил он. Но в коротких своих заметках о книгах и статьях он отстранял требования науки и являлся без претензий только с своей мыслию. Существенными качествами таких заметок остаются проницательность, остроумие и особенно способность чувствовать неверность всякой абстрактной идеи, как бы она блестяща ни была. Он всегда старался отыскать взамен ее истину практическую, приложимую к делу, сторону предмета, которой он наиболее связывается с жизнью, – качества, не всегда сопутствующие и специальному знанию!.. Переступая на этот раз хронологический порядок, скажем, что в таком духе набросаны были Пушкиным заметки о «Трех повестях» Павлова, которые упрекал он за идеализацию челядинства; о комедии М. Н. Загоскина «Недовольные», в которой не находил веселости и любезного прямодушия других его произведений. Заметка его о драме г-на Погодина «Марфа Посадница» напечатана была только в 1842 году в № 10 «Москвитянина». Даже большая часть всех напечатанных критических статей его принадлежат к непосредственным впечатлениям чтения и сделаны, так сказать, в самом пылу его. Таковы статьи «Вольтер», «Баратынский», «Лорд Байрон», о «Фракийских элегиях» Теплякова и проч. Это не более как собственноручные отметки Пушкина, и характер их проявляется столько же в их сжатой форме, сколько и в содержании, прямо излагающем одну мысль без отступлений и осмотра ее со всех сторон, как бывает в настоящем критическом разборе. Таков был вообще способ чтения у Пушкина.

Сберегая все, что осталось после нашего автора, мы присоединяем к уже известным и напечатанным его отрывкам еще следующие, не менее первых важные для определения его взгляда на предметы.

Возражая на статью одного журнала 1824 года («Мнемозина», часть II, статья «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие»), где поэзия русская делилась на лирическую и элегическую и первой отдавалось преимущество, как содержащей более силы и признаков восторга – главного зиждителя поэзии, – Пушкин отвергал важность, какую вообще придают последнему в деле творчества. Заметка эта особенно любопытна в устах Пушкина:

«Критик смешивает вдохновение с восторгом. Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии [173] . Восторг исключает спокойствие – необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающего частями в отношении к целому. Восторг не продолжителен, не постоянен, следовательно, не в силах произвести истинное, великое совершенство. Гомер неизмеримо выше Пиндара. Ода стоит на низших ступенях творчества. Она исключает постоянный труд, без коего нет истинно великого. Трагедия, комедия, сатира – все более ее требуют творчества, fantaisie, воображения, знания природы. И плана не может быть в оде! Единый план Дантова «Ада» есть уже плод высокого гения! Какой план в одах Пиндара? какой план в «Водопаде», лучшем произведении Державина?»

Строки эти имеют в глазах наших особенную важность, они принадлежат к разряду автобиографических материалов; так Пушкин выразил в них характер собственного таланта и даже историю будущего его развития! Спокойствие и обсуждение, как условие прекрасного, положены им были в основу многих собственных произведений и сроднили их с типами изящного, оставленными классической древностию. Значение труда в его произведениях мы уже видели и еще не раз будем видеть, а удивление его перед гениальным планом объяснится еще впоследствии для читателей теми долгими, глубокими соображениями, какие предшествовали у него самого изложению предмета. В заметках Пушкина открывается даже, по нашему мнению, и то расположение к эпическому роду произведений, которому он подчинился уже так полно незадолго до смерти своей.

В ответ на мнение другого журнала 1825 года («Московский телеграф»), делившего Европу на классическую, к которой принадлежали, по его определению, народы латинского юга, и романтическую, которой предоставлены были германские племена, Пушкин замечал: «Победа будет несомненно принадлежать классицизму, благодаря неожиданной помощи, доставленной журналом. Данте (il gran padre Alighieri) [174] , Ариосто, Лопец, Кальдерон, Сервантес попали в классическую фалангу».

К книжным заметкам Пушкина принадлежит еще и следующая:

«Французские критики имеют свое понятие об романтизме. Они относят к нему все произведения, носящие на себе печать уныния или мечтательности. Иные даже называют романтизмом неологизм и ошибки грамматические. Таким образом Андрей Шенье – поэт, напитанный древностью, коего даже недостатки проистекают от желания дать французскому языку формы греческого стихосложения, попал у них в романтические поэты».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});