Д.В. Сарабьянов Русская живопись. Пробуждение памяти - Дмитрий Владимирович Сарабьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На протяжении 20-х годов, несмотря на то, что в творчестве художника шли напряженные искания, сменялись ориентации на разные сферы мирового живописного наследия, в целом постепенно утрачивалась именно пластически-живописная метафоричность. Это и испугало Фалька, заставив бросить профессорство во Вхутеине, покинуть Москву и отправиться за новыми впечатлениями в Париж. Там художник как бы снова начинает путь от светлой серо-серебристой гаммы легкой живописи к сложному красочному рельефу, содержащему цветовые сплавы, от конкретного образа реального явления (будь то человек, предмет или мотив природы) к преображенной его форме. Причем и в начале, и в конце этого пути метафорическая система мышления художника действует как непреложная константа, получая большую или меньшую реализацию в зависимости от конкретной живописно-пластической задачи.
Наиболее выразительна живописная легкость Фалька в портрете художника Минчина (1931). Правда, портрет остался неоконченным. Думается, однако, что, будучи и дописанным, он в принципе вряд ли изменил бы свою живописно-пластическую структуру. Тем более что все элементы формы подчинены в нем выражению мягкости и человечности. Хрупкость модели, тот тихий камертон грустного лиризма, на который настроены все грани характера, та деликатность и душевная чистота, которые заключены в нем, словно подкрепляются сочувствием и пониманием художника.
«Минчин» великолепно нарисован — именно нарисован — кистью, цветом, мастерским движением, исполненным артистизма. Руки, изогнувшиеся и собравшиеся в складки рукава куртки, силуэт плеч, голова, шляпа — все словно обведено непрерывной линией — живой, конкретной, где-то напрягающейся, где-то плавно скользящей. Линейной и ритмической легкости соответствует и цветовая изысканность. Оттенки серого, голубого, серо-синего драгоценны, благородны. Казалось бы, Фальк пишет «опасными» серыми, способными легко превратиться в грязные и безликие, тем более что художник далек от пленэрно-импрессионистической системы, давшей, например, Коровину возможность извлекать утонченную красоту из серой гаммы. Серые Фалька не соотносятся прямо с цветами окружающего мира. Их независимость, открывающая путь к самоценной красоте, трудно достижима. Ибо серым всегда «хочется» быть похожими на цвет воздуха, окружающего фигуры и предметы.
Лирическая портретная концепция все чаще привлекает Фалька. На протяжении всех парижских лет идет процесс ее углубления, соединения лиризма с той формульностью образов, которой художник достиг в начале 20-х годов. Однако в отличие от предшествующего периода фальковские портреты воспринимают теперь всю неповторимость человеческой индивидуальности.
Убедительное живописно-пластическое соответствие конкретному человеческому образу находит Фальк в более позднем портрете парижского времени — в «Бретонском рыбаке» (1934-1935). Он построен симметрично и равновесно. Лишь некоторые детали костюма нарушают эту симметрию. Все движение как бы собрано внутри — в пределах устойчивой и построенной формы. Лицо рыбака необычайно подвижно. Его выражение схвачено в определенный момент, но это мгновенное состояние — весьма сложно: в нем и удивление, и простоватая настойчивость, и острота зоркого взгляда, и порывистость, и наивная гордость. Человеческие качества развернуты не в развитии, а в моментальной вспышке. В цветовом строе и фактуре портрета есть своего рода тяжеловесность, столь подобающая самой модели. Но пластический смысл портрета — в преодолении этой тяжеловесности. Красочное месиво движется, колышется. Ровные поверхности краски сменяются сгустками, ударами кисти. Красочный рельеф позволяет Фальку обнажить материал, из которого сделана картина, подчеркнуть ее физическую телесность. Материальность мира словно реализуется в материальности холста, обладающего вещественной выразительностью.
Тот же путь, что и портрет, проделывает пейзаж. Этот жанр стал излюбленным уже во время пребывания в Париже. Это легко объяснить. Город с его прелестью беспрерывного движения, красотой открытой жизни, воплощенный дух Франции — жизнь парижских улиц и бульваров — все это внезапно открылось перед художником. Город, воспринятый изнутри, сразу же стал главной темой фальковского пейзажа. Такой взгляд был подготовлен еще московскими пейзажами 20-х годов. Но московские виды словно застывали в сонном оцепенении. Париж же предстал перед глазами Фалька оживленным, приобрел динамику ритмов и выразительность мгновенного впечатления.
В одном из первых вариантов — в «Пейзаже с пароходиком» (1929) — есть уже все качества почти бездумных пейзажей раннепарижских лет. Здесь все повинуется резвому импульсивному ритму, стихии светлого радостного движения. Бежит по реке пароходик с ярко-красной полоской на трубе. Под мостом ползет буксир, «запряженный» баржей. Колеблется вода в тенях от набережной и на светлой дорожке, проложившей путь по центру реки. Убегают вдаль дома и деревья. Но дело не только в мотиве, в тех предметах, которые выбрал Фальк для изображения. Сама живопись есть воплощение радостного, открытого восприятия окружающего мира. В этой радости разные грани: тонкое любование изгибами формы, колебанием цвета, сочетанием серо-зеленых и серебристых тонов, возможностью нежных безотчетных касаний кистью поверхности холста. В ней — музыка, звучащая в пределах довольно узкой гаммы, но полная нюансов и тонких модуляций.
Один из последних пейзажей — «Три дерева» (1936) — показывает, какой долгий и трудный путь прошел Фальк во Франции, разрабатывая систему «новой живописности». Мотив его на редкость немногословен — деревья, стоящие у реки, и фигурка человека, идущего по набережной, — но реализован он с большой силой «созерцательного драматизма», который оказывается следствием композиционного, колористического и фактурного построения. Пространство в пейзаже трактовано параллельными «слоями». Несмотря на ощутимую стихийность красочной поверхности, принцип плоскостности выдержан последовательно и четко. Правда, «членение в глубину» не выглядит застывшим, раз навсегда данным. Оно достигнуто тем своеобразным борением с пространством, которое вносит свою лепту в сложение внутреннего драматизма этого «тихого» пейзажа. Растущие на одинаковом расстоянии друг от друга, печальные в своем одиночестве, словно одушевленные деревья склоненными стволами как бы встречают движение одинокой человеческой фигуры. Таким образом в композиции достигается «подвижное равновесие», которое лежит и в основе цветового построения. Фальк чрезвычайно сужает амплитуду цветового колебания, но в пределах узких рамок добивается удивительного цветового многообразия. Это многообразие вновь разворачивается вокруг серого. Картина становится своего рода вершиной на пути того «отцветания серого», которое характерно для всей живописи парижского периода. Ни один цветовой контраст здесь не выглядит обнаженно. Они скрыты, но слышны. Серый отливает то розовым, то желтым, то синим, лиловым, голубым. Возникает ассоциация с симфонизмом высшего порядка. Вязкая фактура холста зновь выступает как возбудитель коллизии, затрудняя движение, создавая ощущение внешнего оцепенения при внутреннем драматизме.
Трудно провести разделительную линию между парижским десятилетием и последним периодом в творчестве Фалька. Правда, необходимо ясно представлять себе условия, в которых ему приходилось работать в 40-е и 50-е годы. Он не был принят в сообщество советских живописцев, хотя формально входил в Союз художников и даже избирался иногда на почетные должности. Скудные средства к существованию добывались
