Вернадский - Рудольф Баландин

Он по-прежнему не живёт одной наукой. Его беспокоит ситуация, сложившаяся в мире, когда в Италии, Германии, Японии агрессивная государственная идеология пропитана ядом расизма и милитаризма.

В 1938 году он предполагает возможность повторения мировой войны: «Создаётся неустойчивое положение, могущее вызвать огромные несчастия, но далеко до крушения мировой цивилизации нашего времени. Слишком глубоки её основы для того, чтобы они могли поколебаться от этих событий, потрясающих современников».

Считая прогресс научных знаний основой и движущей силой мировой цивилизации, находит он в этом источник оптимизма: «Нигде не видим мы какого-нибудь ослабления научного движения, несмотря на войны, истребление, гибель людей от убийств и болезней. Все эти потери быстро возмещаются мощным подъёмом реально осуществляемых достижений науки».

Странный вывод. Никакими достижениями науки невозможно «возместить» и оправдать истребление миллионов людей. А массовые убийства стали возможны именно благодаря успехам наук: созданию военной техники, мощнейших взрывчатых веществ, отравляющих газов.

Вера в науку мешала Владимиру Ивановичу оценивать пороки научно-технической цивилизации. А ведь он не был кабинетным учёным, отрешённым от жизненных и бытовых реалий: принимал горячее, порой самоотверженное участие в судьбах своих друзей и учеников, при первой необходимости помогал им и их семьям.

В дневнике (май 1941 года) записал: «Я так счастливо поставлен, что могу поддерживать многих людей…» (и перечислил десяток фамилий). Он вёл постоянную переписку с Б. Л. Дичковым, который шесть лет работал в ГУЛАГе на «Волгострое» (был осуждён в 1934 году как «русский националист»). Это заочное общение помогло Личкову в трудные для него годы. В одном из писем он решился высказать Вернадскому свои чувства:

«Вы для меня не только горячо любимый друг, но Вы — одновременно — источник вдохновения, мерило ценностей, учитель. Я не хотел бы ничего преувеличивать, но мне хочется просто сказать Вам, что такое представляете Вы для меня… Всегда благодарю судьбу за то, что она дала возможность встретиться с Вами и в течение ряда лет пользоваться живым духовным общением с Вами… В Вашем образе я нахожу источник бодрости, яркий пример… Я всегда стараюсь во всем быть прямым, правдивым и принципиальным, и Ваша прямота и глубокая принципиальность для меня всегда были предметом глубокого преклонения».

У них бывали серьёзные научные разногласия. Личков, оригинально мыслящий учёный, безуспешно пытался убедить Вернадского в том, что материки в геологической истории значительно перемещались по земной поверхности. (По современным представлениям позиция Личкова более правильная; и не глобальные плиты перемещаются, а именно материки, о чём писал в начале XX века австрийский геофизик Альфред Вегенер.)

Научные споры Вернадского и Личкова были содержательными и плодотворными. Об этом можно судить по опубликованной их переписке. Личков, например, высказывал обоснованные сомнения по поводу идеи Вернадского о приблизительном постоянстве массы живого вещества в геологической истории. Пожалуй, и тут Личков был прав.

Тем убедительнее, внушительнее выглядят его восторженные слова в адрес Вернадского. Кого не смеешь или не можешь критиковать, не следует и восхвалять.

Школа Вернадского — не только школа научной мысли, но и душевной чуткости, доброты, благородства, искренности и упорства в исканиях истины. Все, кто прошел эту школу, не только достойно прожили жизнь, но и передавали окружающим часть своего душевного тепла.

Вернадский не старался окружать себя «правоверными учениками», подхватывающими и повторяющими мысли учителя. Он воспитал в ученике самостоятельного мыслителя.

«Мне хочется, — писал он уже на закате своей педагогической деятельности, — иметь возможность научной работы самому и возбудить ее в молодежи. Я уверен, что это последнее я смогу сделать, вижу, что в этой молодой среде — залог будущего… В мои годы не следует откладывать осуществление этих возможностей. И мне иногда кажется, что, оставаясь без непосредственного общения с подрастающим молодым научным поколением, я заглушаю в себе одно из проявлений моей личности».

Он затрачивал немало усилий для того, чтобы излагать материал интересно и доходчиво: «Удивительно, как трудно передать ясно другим свою мысль. Я встречаюсь с этим постоянно, и только отчасти это связано с тем, что я не могу передать свою мысль нужными словами».

Со временем он отказался от попыток делиться своими мыслями с широкой аудиторией, ограничиваясь кругом специалистов… Впрочем, круг этот был необычайно обширен: геохимики, геофизики, биологи, кристаллографы, географы, историки, философы…

Мысль его по-прежнему ясна и устремлена в Неизвестное.

«Многое сделалось для меня ясным, чего я не видел раньше». «Мысль идет все вперед. И выясняется новое о том, о чем думал и во что углублялся годами». «Давно я так глубоко не вдумывался в окружающее». «Я рад, что моя творческая мысль не ослабела». «Я сейчас хорошо работаю в области основных понятий».

Это выдержки из его писем Личкову; так пишет человек на последнем десятилетии своей жизни. Возраст его приближается к восьмидесяти, а он по-прежнему спешит больше увидеть, узнать, постичь, осмыслить, будто только начал входить в сознательную жизнь. В эти годы он создает свой замечательный, во многом итоговый и оставшийся незаконченным труд: «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения».

Его яркие сильные переживания связаны с научными и философскими обобщениями. Он пишет: «Я думаю, что бессловесно и бессознательно я в научной работе проникаю так глубоко, как не проникает философ и религиозный мистик-мыслитель, словесно мыслящие. Это как какой-нибудь музыкант — Бах, или Бетховен, или Моцарт, или кто другой — проникал «до конца» бессловесно».

Физические недуги участились, но мысль, отточенная и закаленная многолетней работой, остается сильной и ясной. А глаза слабеют. Порой, взглянув на вечернее неяркое солнце, видит сразу четыре сияющих шара, соприкасающиеся в виде квадрата. Шутит по этому поводу: «Вижу хорошо то, чего нет, а что есть — вижу плохо».

Запись в дневнике (начало июня 1941 года): «Вчера у меня ясно сложилось представление о свободе мысли как основной геологической силе. Развить в ноосфере». Он так увлечён своими идеями о становлении на Земле сферы разума, что перестал замечать очевидное: разгорается мировая война, свобода мысли во всех индустриально развитых странах весьма условна, а научные достижения используются преимущественно для развития военной техники.