У истоков русской контрразведки. Сборник документов и материалов - Николай Батюшин

Упоминая на 149-й странице их разговор с командиром 7-го армейского корпуса генералом Калединым по поводу отхода с реки Буг под натиском противника его 12-й пехотной дивизии, он приводит разговор с ним, рисующий причины этого печального факта в следующих выражениях:

«Он (генерал Каледин) мне ответил, что собственно неустойчива 12-я пехотная дивизия прежде столь храбрая и стойкая… По его мнению, начальник дивизии изнервничался, ослабел духом и не в состоянии совладать со своими чувствами. Очевидно, отступление наше с Карпатских гор его расстроило духовно и телесно.

Я тут же отдал Каледину приказание моим именем отрешить начальника дивизии от командования и назначить на его место начальником артиллерии корпуса генерал-майора Ханжина, которого я знал еще с мирного времени и был уверен, что этот человек не растеряется. Ханжин оправдал мои ожидания. Подъехал к полку, который топтался на месте, но вперед не шел, и, ободрив его несколькими прочувствованными словами, он сам встал перед полком и пошел вперед. Полк двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное положение. Не покажи Ханжин личного примера, не удалось бы овладеть полком и заставить его атаковать австро-германцев. Такие личные примеры имеют еще то важное значение, что, передаваясь из уст в уста, они раздуваются, и к такому начальнику солдат привыкает, верит и любит его всем сердцем».

Из общего числа моих товарищей по курсу – барон Майдель, Карпов, Никольский, Тигранов, Черячукин, Юзефович и я пошли в Академию Генерального штаба, что составило около 12 процентов; сколько пошло в Артиллерийскую академию мне точно неизвестно; в Военно-юридическую же кажется, кроме Вишнякова, не пошел никто.

Как я уже говорил выше, мы были перегружены в течение дня строевыми и особенно учебными занятиями и к ночи ощущали здоровую усталость. Единственными развлечениями в течение недели было хождение в театр по отпускным дням – среда и воскресенье. Я подобно многим моим товарищам увлекался оперой Мариинского театра и, конечно, был без ума от голоса и наружности сопрано Мравиной. Нравились нам и Славина, и Долина, а затем уже шли Стравинский, Корякин, Серебряков, Яковлев, Тарков и др. Увлечений драмой, дававшийся в Александрийском театре, и прекрасным балетом Мариинского театра у нас не было, ибо преклонялись перед оперой. Мы были способны по десять раз бывать на одной и той же опере, и это нам не надоедало. Я не говорю о том, что многие оперные арии мы знали наизусть.

Начальство наше особо поощряло наше увлечение театром. Во время, например, рождественских и пасхальных каникул юнкера, остававшиеся из-за дальности расстояния до своих семей в стенах училища, могли ходить в театр хоть каждый день на счет его императорского высочества великой княгини Ольги Федоровной, супруги великого князя Михаила Николаевича. Ее высочество вообще очень близко принимала к сердцу нужды юнкеров нашего училища. В случае серьезной болезни кого-либо из них расходы по лечению, вплоть до приглашения профессоров, покупки шампанского и пр. относились на счет ее высочества. После смерти ее высочества эти расходы покрывались из средств двора великого князя Михаила Николаевича, который являлся как бы шефом училища.

В течение учебного сезона его высочество не один раз посещал наше училище, что особенно ярко запечатлелось в наших юных душах. Трудно передать, что делалось во время этих посещений. Неистовству юнкеров и их проказам в виде выворачивания карманов пальто его высочества, выражение восторга в несмолкаемом «ура», сопровождение гурьбой экипажа ее высочества и пр. не было конца. При виде искренно обожаемого нами покровителя и защитника падали все дисциплинарные перегородки, поддерживать которые начальство даже не решалось, настолько велик был общий подъем в эти незабываемые моменты. Здесь ясно можно было наблюдать за теми невидимыми нитями, кои связывали массы с царствующим домом. Высокая и стройная фигура его высочества, его четыре Георгия, его всем «ты» и его вместе с тем ласковое обращение с нами – все это нам страшно импонировало, но и сближало со своим любимым шефом, ради коего, казалось, не было той жертвы, которой в эти моменты мы не принесли бы.

Но весь этот подъем меркнет в сравнении с тем, что делалось у нас во время посещения училища государем императором Александром III со своей супругой. Говорили, что государь был у нас после долгого перерыва посещения нашего училища, выражая тем свое неудовольствие прежнему свободомыслящему направлению в училище. Мне кажется, что доля основания в этом есть.

Обыкновенно государь посещал училище после полудня, т. е. во время строевых занятий. Его мы ожидали весь великий пост. Постели наши покрывались по этому случаю прекрасными белыми плюшевыми одеялами и спальни выглядели очень нарядно. Генерал Демьяненков, конечно, старался убедить нас, что это не имело вида втирания очков, а соответствовало приборке комнат в ожидании дорогого гостя. Мы этому, однако, не верили.

Я не могу в точности припомнить, каким образом производил смотр нашим строевым занятиям государь император, так как с того момента как нас привели в манеж и я увидел мощную фигуру русского богатыря с окладистой русой бородой и добрыми глазами рядом с чрезвычайно изящной маленькой фигурой государыни императрицы Марии Федоровны, то я все и вся позабыл. Как мы занимались в присутствии государя я не знаю, думаю что плохо, так как все наши помыслы направлены были к тому, кто повелевал миллионами русского народа, к голосу которого прислушивалась вся Европа, которого большинство из нас видело лишь на портретах, теперь же могло лицезреть воочию. Однако чувствовалось, что все происходящее перед нашими глазами – второстепенное, главное же ожидалось впереди, а что это главное, я отдать себе отчета не мог.

Когда государь стал готовиться к отъезду, то здесь плотина, сдерживавшая наши искренние чувства по отношению к обожаемому монарху, рухнула, закричали неистовое и несмолкаемое «ура», все ринулись за государем, обгоняя его и государыню, вылетели на плац, облепили сани и, вопя, и, конечно, мало что соображая, неслись, стоя на полозьях саней и просто догоняя их, на Литейный мост. Настроение было таково, что если бы государь император приказал с моста броситься в Неву, то многие это сделали бы, не задумываясь.

Я бывал потом не мало раз на парадах в присутствии государя, переживал это настоящее чувство ожидания монарха, ощущал, как мурашки бегали у меня по спине и сдавливали спазмы горло при проезде государя, но все это было не то, что я пережил, видя государя в непосредственной близости, а главное вне строя.