Сейчас и на земле. Преступление. Побег - Джим Томпсон

Охранник схватил вялую руку Мака и сердечно ее пожал:

— Хочу первым тебя поздравить, Чарли. Тебе действительно достанется нечто, когда ты заполучишь Чокнутую. Я бы затруднился даже сказать, что именно, но...

— У... убирайся отсюда! — прошипел Чарли. — Т-только расскажи кому-нибудь про это, да я...

— Ну конечно! Еще бы! Ведь ты ног под собой не чуешь! — проговорил Мак Уингейт с ерническим сочувствием. — Не каждый же день у человека помолвка случается. Так что насчет рассылки извещений не беспокойся. Я прослежу, чтобы все...

Чарли резко повернулся к мучителю спиной и зашагал к конторке. Мак засмеялся, озадаченно хмыкнул и стал переходить улицу. На противоположной стороне он какое-то время помедлил, держась за рукоятку пистолета, и не спеша повел глазами справа налево. Примерно в двух кварталах от него медленно заворачивала за угол какая-то машина. В непосредственной близости от него не было видно никого, кроме лавочника, подметающего тротуар, и фермера, который ехал в фургоне на рессорах, — обоих он хорошо знал. Мак повернулся и отпер дверь банка.

Быстро просунув руку внутрь, он отключил сигнализацию. Подошел к порогу и перешагнул через него; а потом — по крайней мере, так показалось Чарли — Мак споткнулся о собственную ногу и растянулся в темном помещении. Дежурный был просто в восторге. Ему хотелось взглянуть на выражение лица Мака, когда тот высунет голову в дверь и быстро оглянется, прежде чем снова ее запереть. После такого дурацкого кувырка он, как пить дать, выглянет наружу, рассудил Чарли. Наверное, перепугался до смерти, что кто-нибудь его наверняка видел и что-нибудь да скажет на этот счет, — тоже мне охранник банка! А кто-нибудь уж точно такое скажет, особенно если Мак станет проезжаться на какую-то другую тему.

К досаде своей, Чарли не мог дальше наблюдать за дверью банка. Потому что как раз в этот момент на пульте загорелся огонек мистера Крамера. А он был единственным человеком, которого Чарли никогда не заставлял ждать.

И мистер Крамер — это воплощение благородства — первым это подтвердит.

Глава 2

Сомнительно, чтобы Руди Торренто случилось хоть раз в своей жизни хорошенько выспаться. Он боялся темноты. В раннем детстве ночь и сон, обычно ей сопутствующий, стали у него неизменно ассоциироваться со страхом; с тем, что об него кто-то спотыкается, что его придавливает пьяная туша; что его кто-то дергает за волосы, держит, беспомощного, жуткой мясистой лапой, пока другая колотит его до бесчувствия.

Он всегда боялся заснуть и в равной степени опасался бодрствовать; начиная с первых проблесков памяти не только ночи, но и дни его тоже отождествлялись со страхом. Однако впоследствии страх стал иного рода. Наверное, загнанная в угол крыса чувствует себя так же, как чувствовал себя Руди Торренто, когда к нему полностью возвращалось сознание. Или змея, голова которой угодила в рогатину. Это был безумно агрессивный, разнузданно-яростный страх, приводящий к самозапугиванию, самоотравлению, — чувство, которое, подобно кислоте, разъедает человека, чье существование зависит от него.

Он был параноиком с невероятно острым чутьем, преисполненным звериного коварства. А также очень тщеславным, уверенным, с одной стороны, в том, что Док Маккой собирается его убить, как только он сослужит службу Доку; а с другой — не мог этого признать. Док слишком умен, чтобы сцепиться с Руди Торренто; уж он-то знает, что никому не обвести Руди вокруг пальца.

Когда первые сероватые проблески дневного света просочились сквозь щели заколоченных досками окон старого фермерского домика, Руди сел, постанывая, все еще с закрытыми глазами, и принялся яростно колотить и массировать свои ребра. Они были ломаны-переломаны, прежде чем он стал достаточно взрослым, чтобы спасаться бегством. К этому времени кости давным-давно срослись, превратившись в малоподвижную массу хрящей и зарубцевавшейся ткани, которая причиняла страшную боль, стоило только продрогнуть или долго пролежать в одном положении.

Поколотив и растерев их так, что немного полегчало, Руди принялся шарить в скомканных простынях, пока не отыскал бутылку виски, сигареты и спички. Он сделал затяжной глоток спиртного, зажег сигарету, глубоко затянулся и вдруг — с запланированной внезапностью — открыл глаза.

Молокосос Джексон пристально смотрел на него. Имея несколько заторможенную реакцию, по крайней мере по сравнению с Руди, тот продолжал глазеть еще какое-то время.

Торренто зловеще улыбнулся ему:

— Что уставился? Морда у меня как кусок пирога, да, юноша? Кусок широким концом книзу.

— А... что? — Юноша внезапно ожил. — Вот ведь потеха — а? Наверное, я сидел тут и спал с открытыми глазами?

Губы Руди разомкнулись в зловещей, лишенной юмора ухмылке. Он сказал: так точно, потеха — прямо обхохочешься. Но конечно, тут и близко не пахло той потехой, какую он производил своим собственным видом.

— Это постарался доктор, мальчик Джеки. Тот, который принимал роды, когда я появился на свет. Башка у меня, знаешь ли, была очень здоровая, так он, чтобы она шла как по маслу, вроде как скосил ее чуток. Вот так я и получил титул — Торренто Голова Пирогом. И долго не знал, что у меня есть настоящее имя. Может быть, тебе тоже нравится называть меня Голова Пирогом, а, мальчик Джеки?

Юноша дернулся, занервничал. Даже в убогом блатном мирке воришек, достающих вещи через разбитые окна и обирающих пьяных, то есть там, где он в основном вербовал подельников, чувствительность Руди в отношении собственной внешности превратилась в легенду. Называть его Головой Пирогом было равносильно тому, чтобы окрестить Бенни Сигеля — Баггси. Одно упоминание о пироге в его присутствии способно было привести Руди в бешеную ярость.

— Тебе нужен кофе, Руди, — мужественно сказал юноша. — Хороший горячий кофе и пара тех шикарных сандвичей, что я купил вчера вечером.

— Я задал тебе вопрос! Отвечай!

— Ну да, конечно, конечно! — уклончиво пробормотал тот и налил чашку дымящегося кофе из термоса, потом робко протянул ее вместе с сандвичем гангстеру.

Какой-то момент Руди оставался неподвижным, не сводя с него нездорово блестевших глаз. Потом внезапно расхохотался, очевидно вспомнив что-то очень забавное. Что-то, что способно было развеселить его, когда ничто другое не в силах было этого сделать.

— А ты, оказывается, отчаянный, Джексон, — сказал Руди, фыркая и давясь словами. — Настоящий сорвиголова — вот кто ты такой.

— Ну, — скромно ответил молокосос, — я бы не хотел говорить этого сам, но большинство моих знакомых расскажут тебе, что когда доходит до настоящего дела, ну, в общем...

— Угу! Ну что ж, посмотрим, Джексон. Мы посмотрим, что у тебя внутри. — Руди опять вздрогнул от смеха, а потом, по прошествии смены его мимолетных настроений, его захлестнула жалость к юноше. — Ешь, Джеки, — вздохнул он. — Наливай себе кофе и пожуй чего-нибудь сам.

Они стали есть. За второй чашкой кофе Руди передал сигареты и дал мальчику прикурить. Джексон осмелел до того, что стал задавать вопросы, и какое-то время гангстер не сыпал в ответ, как обычно, оскорбления и не велел парню заткнуться.

— Ну, полагаю, Док ведь не просто так, с бухты-барахты, взялся за это дело в Бикон-Сити, — сказал Руди. — Док никогда ничего не делает с бухты-барахты. У него есть, понимаешь ли, есть этот план, и вот он подыскивает идеальное место, чтобы его провернуть. Наверное, рыскал вокруг два-три месяца, не меньше, объездил с полдюжины городов, прежде чем поселился в Бикон-Сити. Во-первых, он ищет банк, который не входит в Федеральную резервную систему...

— Ну а потом?

Руди нахмурился оттого, что его перебили:

— Ну а ты сам-то как думаешь — почему?

— Ну, мне понятно, — быстро проговорил юноша. — Федералы не станут заниматься этим делом, правильно, Руди?

— Правильно. Ходят разговоры, что в будущем они будут совать свой нос в любое дело, связанное с ограблением банка, но пока до этого еще не дошло. Ну, как бы там ни было, он изучает дело в этом аспекте, а потом выясняет насчет процентных ставок. Если банк платит по сбережениям мало или совсем ничего не платит, это, как ты понимаешь, означает, что у них гораздо больше бабок, чем они в состоянии ссудить под проценты. Это подсказывает Доку, какие у них могут возникнуть наиболее вероятные перспективы, и тогда все, что ему остается сделать, — это лишь изучить заявление об их финансовом состоянии. Ты ведь видел, что эти сводки печатают в газетах? Сколько у них на руках бабок и все такое прочее?

— Я видел, но никогда ничего в них не смыслил. То есть, хочу сказать, мне всегда дело представлялось так, будто у них только-только хватает, чтобы оплачивать свои счета. Что под конец года у них остается не больше, чем было в начале.

Руди хмыкнул: