Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

Иван III Васильевич, зная о деятельности Марфы Борецкой, долгое время проявлял завидное хладнокровие. Новгородцы осмелели настолько, что «захватили многие доходы, земли и воды княжеские; взяли с жителей присягу только именем Новгорода; презирали Иоанновых наместников и послов; властью веча брали знатных людей под стражу на Городище, месте, не подлежащем управе; делали обиды москвитянам». Казалось, пора приструнить зарвавшихся бояр. Но Иван III Васильевич лишь сказал чиновнику Новгорода, явившемуся в Москву по своим делам: «Скажи новгородцам, моей отчине, чтобы они, признав вину свою, исправились; в земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи, что терпению бывает конец и что мое не продолжится»[128].

Великий князь поступил в данном случае как опытный боксер, вышедший на ринг с очень серьезным противником: он притворился на время слабым, даже испуганным.

Чиновник выслушал сию речь и передал ее согражданам. Можно себе представить, как отнеслись к этим словам вольнолюбцы! Они, естественно, посмеялись над ними и над Иваном III. Новгородцы не ожидали подвоха, а Марфа Борецкая настолько уверовала в победу, что даже отправила своих собственных сыновей на вече, чтобы заручиться поддержкой общественного мнения. А поддержка была необходима: народ пока не проявлял явных симпатий к ее планам, скорее наоборот, поддерживал политику Москвы. Марфа сделала ставку на вече, и расчет ее оправдался! Горластые сыновья посадницы были в мать: неплохие ораторы, они осыпали словесной грязью московского князя и московскую политику, говорили страстно, убедительно, закончив речь на вече яростным призывом: «Не хотим Ивана! Да здравствует Казимир!» А им в ответ, будто эхо, ответили возбужденные голоса: «Да исчезнет Москва».

Кое-кто, вероятно, на вече и остался верен Москве, но кто — сие никому не известно. А вот решение вече известным стало: отправить в Литву посольство и просить Казимира быть повелителем Господина Великого Новгорода. Повелителем Господина!

Иван III Васильевич и в этой ситуации не сплоховал. Готовясь к решительным боевым действиям против сторонников Борецкой, собирая войска всех своих союзников, в том числе и псковичан, он посылает в город чиновника Ивана Федоровича Товаркова, и тот зачитывает горожанам воззвание, мало чем отличающееся от того, что говорил недавно сам великий князь новгородскому чиновнику. Эту медлительность некоторые историки называют нерешительностью, но уж слишком показной она была, чтобы свидетельствовать о действительном отсутствии решительности. Просто князь Иван III дал Новгороду шанс опомниться, одуматься, все взвесить и не вступать в унизительный союз с Литвой. Решительной чрезмерно и недальновидной в своей прыти была Марфа. Решительность ее и погубила.

Товарков, вернувшийся в Москву, поведал великому князю о том, что в Новгороде не внемлют, не слышат, упорствуют в отступничестве, что только «меч может смирить новгородцев». А Иван III все медлил. Предвидел князь, что будет пролито много крови соотечественников, что много горя испытают новгородцы, и хотел (и это желание вполне понятно) поделить бремя ответственности за разрешение распри с мятежными новгородцами со всеми, на кого он опирался в своей политике: с матерью и митрополитом, братьями и архиепископами, с князьями и боярами, с воеводами и даже с простолюдинами. Он собрал Думу, доложил об измене новгородцев и услышал единогласное: «Возьми оружие в руки!» После этого Иван III медлить больше не стал, действовал хотя и осторожно, но точно и взвешенно, а взвесив все и собрав почти всех русских князей, включая князя тверского Михаила, послал Новгороду складную грамоту с объявлением республике войны.

И в то же лето огромная армия двинулась к Новгородской земле. Республиканцы такого оборота дела не ожидали, ведь в Новгородской земле, где много озер, болот, рек и речушек, летом воевать сложно. Неожиданное наступление ратей московских озадачило сторонников Марфы Борецкой и короля Казимира.

Войско Ивана III быстро продвигалось по Новгородской земле несколькими колоннами. Псковская дружина захватила Вышгород. Даниил Холмский взял и сжег Русу. Новгородцы поняли, в какую попали беду, заговорили о мире или хотя бы о перемирии. Но Марфа Борецкая была настолько невысокого мнения о князе московском, что убедила сограждан в быстрой победе над нерешительным Иваном. Война продолжалась. Холмский разгромил под Коростыней, между Ильменем и Русою, внезапно напавшее на него войско новгородцев, состоявшее из ремесленного люда. Много ополченцев попало в плен. Победители, озверевшие от удачи, отрезали несчастным носы и губы и отправили их в Новгород. Идеологическая подготовка к этой войне в стане сторонников Москвы была проведена отменная: воины брезговали брать даже вооружение и обмундирование плененных новгородцев — изменников!

Иван III, развивая успех, приказал князю Холмскому подойти к Шелони, и 14 июля здесь состоялась решительная битва. С криком «Москва!» бросились в бой воины великого князя. Они выиграли сражение и беспощадно расправились с побежденными.

Дружины Холмского и Верейского еще несколько дней грабили Новгородскую землю, а Иван III тем временем распоряжался судьбой пленников: кому-то из них, в том числе и сыну Борецкой Дмитрию, отрубили головы, кого-то посадили в темницы, кого-то отпустили в Новгород. В те же дни московское войско овладело Двинской землей, жители которой присягнули Ивану III Васильевичу.

Одержанная в войне против Новгорода победа, однако, не вскружила великому князю голову. Договор о мире, отраженный в нескольких грамотах, казалось, не соответствовал военным успехам Москвы. Но князь, желающий называться самодержцем всей Руси, и не должен был наказывать чрезмерно чад своих заблудших, а лишь должен был приструнить их, чтобы научились свои интересы соизмерять с интересами общими. Иван III не упомянул в договоре ни словом Марфу Борецкую, он как бы простил слабой женщине ее проступок. Но в этой рыцарственности не было мягкотелости, неуверенности или осторожности на случай повторения подобных событий в будущем. Это был признак того, что сила Москвы уже неодолима, только всему свое время. В Шелонском договоре, например, Пермь была включена в состав Новгородской земли. Иван смирился с этим, хотя московские князья давно мечтали о богатых приуральских землях. Не прошло и нескольких месяцев, как прибывшие с Урала в Москву люди попросили помощи у князя, защиты от притеснений, чинимых жителями Перми. Иван тут же отправил на обидчиков войско. Федор Пестрый, возглавивший дружину, разгромил в битве при городе Искора пермскую рать, затем устроил рейд по окрестностям, пленил много воевод, и в конце концов в 1472 году Пермь присягнула Ивану III.

В том же году в Русскую землю вторгся с крупным войском хан Золотой Орды Ахмат. Московское войско не пустило его дальше Оки. Очень недовольный и злой, Ахмат отступил, но воевать с Русью не раздумал. Через восемь лет он вернется сюда и вновь встретится с войском Ивана III.

Теперь попробуем выяснить, что было характерно для первого десятилетия правления Ивана III. Обратим внимание на события, мимо которых проходят, как правило, москволюбы, да и москвоведы тоже.

15 июля 1464 года на Фроловской (Спасской) башне Московского Кремля появилась великолепная, сработанная из белого камня скульптура святого Георгия, появилась вопреки христианским канонам, не поощрявшим сотворение идолов. До середины XV века в Москве, пожалуй, не было ни одной статуи. Разрешение Церкви на скульптурное изображение святого Георгия объяснить можно лишь обширными контактами Руси с Западом, где скульптура стала частью храмового искусства.

Но почему именно он стал изображаться впоследствии на гербе столицы? Не ответить на этот вопрос — значит, не понять московский характер, московскую душу, Москву-народ.

Святой Георгий близок сердцу многих христианских народов Восточной Европы. Его знали и почитали еще до принятия Русью христианства; проник он сюда вместе с преданиями христианских миссионеров и полюбился обитателям Приднепровья за свою земледельческую сущность: ключом родники отворял, поля охранял, колодцы берег, стада пас, а воевать придется — землю защищал.

Русские князья благоговейно относились к нему, давали сыновьям его имя — оно стало популярным на Руси. Ярослав Мудрый при крещении сам принял имя Георгий. Еще в 1030 году Ярослав построил в честь святого город Юрьев, а через семь лет основал в Киеве Георгиевский монастырь, возвел храм напротив «ворот собора Святой Софии». Глубоко символична дата освящения первого на Руси храма Святого Георгия: 26 ноября 1051 года. Задолго до принятия христианства в этот день земледельцы праздновали окончание осенних полевых работ, и Ярослав Мудрый недаром приурочил освящение храма к столь желанному для сельскохозяйственного труженика дню.