Imprimatur - Рита Мональди

Я прервал чтение. Мелани протянул мне лист бумаги, подобранный Угонио и Джакконио, и мы принялись сравнивать оба текста. На листке, пусть и с трудом, можно было различить имена: Охозия, Аккаронское божество, Вельзевул, которых не было в той книге, которую нам дал Джакконио. Да и вообще не совпадало ни одно слово.

– Это… какой-то другой текст Малахии, – не без колебаний заявил я.

– Гр-бр-мр-фр, – качая головой, подтвердил Джакконио правоту моих слов.

– Призывая Ваше Высокоблагородие навострить скальпель Вашего внимания, Джакконио позволяет себе заметить, что следует самому быть в большей степени аруспицием, нежели доверяться ауспициям, и стараться больше врачевать, чем ворочать, тогда станет ясно, что это из Четвертой Книги Царств.

И объяснил, что «Малах» на клочке из подземной галереи – вовсе не «Малахия», а усеченное «Малахим», что на еврейском означает «Царей».

– Во многих редакциях Библии, – терпеливо объяснял он, – название книги дается по-еврейски, что не всегда совпадает с христианским названием. Бывают и большие расхождения, например, в Святое Писание христиан не входят две Маккавейские книги.

Таким образом полное заглавие на найденной странице было следующим:

Шрифт Леттура Тонда.

Вторая Малахим Глава первая.

Мы отыскали «Вторую Книгу Царей»[140] в Библии наших провожатых. И заглавие и текст на ней полностью совпали с заглавием и текстом найденной страницы. Аббат Мелани помрачнел.

– Мне только одно интересно: почему вы не доложили мне об этом раньше?

Я заранее предвидел, каким будет ответ.

– Но мы не имели чести быть опрошенными Их Высокородием.

– Гр-бр-мр-фр, – присоединился к мнению Угонио его косноязычный компаньон.

Выходит, Робледа не крал ключей и жемчужин, не спускался в глубокий колодец, не терял страницы из Библии, ровным счетом ничего не знал ни об улице Кьявари, ни о Комареке, а уж тем более о Муре, то бишь Фуке. Ничто не позволяло заподозрить его в большей степени, чем других, а его речь о пророчестве святого Малахии объяснялась простым совпадением. Предстояло сызнова браться за дело.

Правда, кое-что нам все же удалось узнать, а именно: галерея D ведет к дому папского лекаря. Появилась и новая загадка: что это за горшок с кровью попался нам по пути к дому Тира-корды и был ли он обронен случайно или намеренно?

– Как вы думаете, это похититель обронил его? – спросил я у Мелани.

Аббат как раз споткнулся о камешек, упал и сильно ударился. Мы помогли ему подняться, хотя он и отказался от помощи. Раздосадованный своей неловкостью, он отряхнулся и вдруг ни с того ни с сего разразился бранью в адрес тех, кто нарыл все эти ходы, занес в город чуму, калечит, вместо того чтобы лечить, и прочая и прочая, а под конец обрушился на двух несчастных любителей старины с такими несправедливыми упреками и так их стал распекать, что те озадаченно переглянулись и зачесали в затылках, не зная, что и думать и какая муха укусила нашего вожака.

Благодаря этому на первый взгляд незначительному происшествию мне представилась возможность осознать, какая метаморфоза произошла с аббатом Мелани за последнее время. Если в начале нашего знакомства его глаза победно искрились, то теперь они по большей части были задумчивы. Его походка из горделиво-заносчивой превратилась в осторожную и вкрадчивую, от уверенности не осталось и следа. Его живые и не терпящие возражений замечания уступили место сомнениям и недомолвкам. Да, нам удалось проникнуть в жилище Тиракорды, избежав серьезной опасности. Да, мы отважились исследовать подземные пути наобум, полагаясь на чутье Джакконио в большей степени, чем на свои фонари. Все это было так. Но порой мне казалось, что руки аббата подрагивают, а его веки, прикрывая глаза, словно в немой мольбе обращаются к Господу, чтобы тот даровал нам спасение.

Все эти мелкие проявления какого-то нового внутреннего настроя моего наставника были мною замечены недавно и повторялись не часто, подобно тому, как море время от времени выбрасывает на берег обломки кораблей, потерпевших крушение. Трудно было с точностью сказать, с чего и когда это началось, ведь порождены они были не каким-то одним определенным событием, а скорее всеми теми давними и новыми событиями, сложенными воедино в одно весьма непростое целое, каковое и по сей день лишь начинает вырисовываться, не имея пока четких очертаний. Однако я нутром чуял: за этим стоит нечто мрачное и кровавое, крепко держащее – в том у меня не было ни капли сомнения – аббата в сетях страха.

Мы давно уже проникли из галереи D в галерею С, безусловно, заслуживавшую того, чтобы быть изученной вдоль и поперек. Справа от нас осталось ответвление Е, ведущее ко дворцу Канцелярии.

Задумчивый вид, а еще более молчание аббата Мелани поразили меня. Догадываясь, что он размышляет надо всем, что нам удалось обнаружить, я возымел охоту порасспросить его хорошенько, понуждаемый к тому любопытством, которое он пробудил во мне несколькими часами ранее.

– Вы давеча сказали, что Людовик никогда ни к кому не питал такой ненависти, как к суперинтенданту Фуке.

– Да, это так.

– И что гневу его не было бы предела, кабы он узнал, что Фуке не умер, а жив и свободен и находится в Риме?

– Все верно.

– Но в чем причина?

– Это считай ничто в сравнении с яростью, которая душила короля во время задержания Фуке и процесса над ним.

– Разве недостаточно было прогнать его с глаз долой?

– Не одному тебе приходят в голову подобные вопросы. И никто так и не нашел на них ответа. Даже я. Во всяком случае, пока.

Далее аббат пояснил, что тайна, скрывающаяся за ненавистью короля к Фуке, стала в Париже предметам неутихающих споров.

– Из-за нехватки времени я не успел рассказать тебе всего.

Я сделал вид, что верю этому объяснению, однако догадывался, что в связи со своим новым умонастроением аббату необходимо ввести меня в более конкретные обстоятельства дела, о которых ранее он умолчал. И потому он принялся излагать мне, что произошло в те страшные дни, когда удавка заговора затянулась на шее суперинтенданта.

Кольбер принялся плести заговор с того самого дня, когда скончался кардинал Мазарини. Он знал, что придется прикрываться интересами государства и монаршего величия. Знал, что времени в обрез: следовало торопиться, пока король еще очень несведущ в финансовых вопросах. Людовику было неизвестно, что на самом деле творилось в правление Мазарини, он еще не разобрался, как действовал механизм государственной власти. Будучи единственным человеком, в чье безраздельное пользование попали бумаги Мазарини, Кольбер владел множеством секретных пружин. Трактуя полученные документы к собственной выгоде, а то и фальсифицируя их, Змея не упускала случая влить в королевское ухо яд недоверия по отношению к Белке. А ту между тем заверяла в преданной дружбе. Интрига удалась на славу: за три месяца до празднества в Во король уже подумывал о наказании Фуке. Но существовало одно, последнее препятствие: Фуке являлся генеральным прокурором и пользовался неприкосновенностью. Под предлогом срочной нужды короля в деньгах Змея уговорила Белку продать свою должность, выручив за нее немалую сумму, каковую и передать королю.

Бедный, ничего не подозревающий Никола попался на удочку: выручив за должность один миллион четыреста тысяч фунтов, он отдал королю миллион.

– Получив деньги, король сказал: «Он сам надел на себя кандалы», – с горечью повествовал Атто, очищая свое платье от налипшей грязи и укоризненно взирая на испорченные кружева.

– Какой ужас! – невольно вырвалось у меня.

– Не настолько, как тебе представляется, мой мальчик. Молодой король впервые опробовал свою власть. А это возможно, лишь совершая произвол и несправедливость. Как иначе? Ведь благоволить к лучшим, которым в силу своих нравственных начал и без того предназначено быть на вершинах, – ничуть не способствует проверке того, насколько сильна твоя власть. Зато поставить посредственное и дурное над мудрым и добрым, опрокидывая в угоду капризу естественный ход вещей, – это и есть доказательство собственного могущества.

– Неужто Фуке так ничего и не заподозрил?

– Неизвестно. Его много раз предупреждали, что против него что-то замышляется. Но он ни в чем не хотел видеть подвоха. Помню, он частенько говаривал мне словами одного из своих предшественников: «Для того и существуют суперинтенданты, чтобы их ненавидели». Ненавидели короли, которым требуется все больше денег на войны и балы, ненавидел простой люд, который платит по долгам короля.

Фуке даже стало известно, будто вскоре в Нанте готовится некое важное событие, – продолжал Атто рассказ, – но он отказался взглянуть правде в глаза: узнав, что кого-то собираются задержать, уверил себя, что этим несчастным окажется Кольбер. По приезде в Нант он тем не менее послушался друзей, советовавших ему поселиться в доме с подземным ходом. Это был древний акведук, выходивший на морской берег, у которого на причале всегда стоял корабль, готовый к отплытию. Фуке обратил внимание, что день ото дня на улицах Нанта прибавляется мушкетеров. У него наконец-то стали открываться глаза, но он заявил своим сторонникам, что бежать не намерен: «Я обязан рисковать, поскольку не верю, что король желает моей погибели». Это было его фатальным заблуждением! – воскликнул Атто. – Он был приверженцем взаимоотношений, строящихся на доверии, и не заметил, что его эпоха была сметена ураганом подозрения всех и вся. Мазарини не стало, все изменилось.