Прошедшие войны - Канта Ибрагимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только теперь Цанка ощутил во рту кусок мяса. Он стал его медленно разжевывать, продлевая удовольствие.
— Какой запах! — услышал он рядом шепот своего недавнего напарника, — поделись.
Цанка машинально хотел перевернуться на другой бок, но, как и до этого, леденящие пальцы схватили ту же кость ключицы.
— Отдай, — прошипел сосед, усиливая боль.
Но Цанка уже проглотил мясо и с бешенством нанес противнику несколько отчаянных ударов. Тот отлетел, вскочил и медленно пошел в сторону, спотыкаясь о лежащих заключенных, и исчез в темноте.
Тяжело дыша, Цанка лег навзничь на землю. Впервые за последнее время ему стало тепло, даже жарко. Порыв борьбы возбудил его. Оказывается, еще была в нем жизнь, была сила. Он видел над собой темное небо и миллиарды-миллиарды звезд. Цанка долго смотрел в небо. Он забылся. Мысли улетели далеко-далеко. Ведь такое же звездное небо и над горами в Чечне. Неужели он столько прошел, столько намучился, а небо и звезды здесь такие же, как дома. Земля другая, климат другой, жизни вокруг нет, тепла нет, добрых людей нет, а небо и звезды такие же.
"Как много звезд, — думал Цанка, — видимо после смерти наши души полетят на какую-нибудь из звезд. Видимо, в зависимости от поведения на земле будет обеспечен выбор звезды. Это будет либо рай, либо ад. Только бы русских там не было. О Аллах, что это за люди. Столько у них земель, такие реки, моря, горы. Весь мир их! Как их много! И все равно им всего мало. Нас почти всех истребили, земли завоевали, и все равно им этого мало. Теперь вот взялись за своих же. Странный народ… Если Аллах здесь создал множество языков и народов, значит и там народы будут жить отдельно. У чеченцев будет своя маленькая звезда… А вообще-то если мы здесь живем на одной земле, значит и там будем жить все вместе. Лишь бы хорошие в одном месте, плохие в другом. Это значит арестованные в одном месте, а их надзиратели в другом. Наверно это и есть путь к этим Вечным местам!"
От этих высоких мыслей Цанка аж присел, посмотрел вокруг:
— О, Аллах, — воскликнул он, — неужели все эти сволочи и там будут со мной.
Он посмотрел по сторонам, опустил беспомощно глаза, замотал головой.
— А чем я сам лучше? Видимо, судьба у нас такая — общая. Лучше бы забыться и умереть, — при этом он обхватил руками тощие коленки и положил на них голову. Крупные слезы навернулись из сомкнутых глаз…
Было далеко до рассвета, когда Цанка и еще несколько арестованных ходили между убитыми накануне и выбирали для себя что-нибудь из одежды.
— Отдайте мне свитер, пожалуйста, а я Вам сапоги дам, — обратился к Цанку мужчина.
Цанка узнал вчерашний голос. Это был изнеможденный человек. Только карие глубоко впавшие глаза выдавали жизнь в его теле.
— Это ты вчера ко мне приставал?
— Оставьте это. Извините… Жизнь это борьба. Обувка-то у Вас вся худая. Давайте договоримся, я Вам сапоги — они как раз на Вашу ногу, а Вы мне свитер. Все равно свитер Вам будет мал.
Цанка согласился. Он сбросил с ног порванные ботинки, развязал портянки. Ноги были истерты в кровь, глубокие грибковые очаги от пальцев ног шли вверх.
— О-о, молодой человек! Ноги — главное в нашем деле. Сейчас не голова, не руки, а только ноги могут спасти нас. Днем, когда будет светлее, я постараюсь посмотреть Ваши ноги внимательнее. А сейчас вариантов нет. Давайте снегом вначале оботрем их, а потом собственной мочой… Да-да, именно мочой. А затем, там где грибки, — слюной обработайте… Нет-нет, я не врач, просто у меня родители и жена были врачи. Точнее врачи… Господи, что сейчас с ними.
Через некоторое время Цанка натянул на ноги добротные сапоги, встал, любуясь обновкой.
— Ну как? Значительно лучше. Мне тоже теплее. Э-э. Андрей Моисеевич, — он протянул руку, — Бушман Андрей Моисеевич. А как Вас зовут?
Цанка еще некоторое время ощупывал эту тонкую нежную руку с длинными пальцами.
— Цанка, — наконец ответил он.
— Как, как? — переспросил Бушман, с трудом вырывая руку. — Цанка.
— Извините за нескромный вопрос. А Вы откуда родом?
— Я чеченец.
— Это откуда?
— Кавказ. Северный Кавказ.
— А, понятно. Минводы, Пятигорск. Говорят, красивые места. А я из Москвы. Я ученый, физик. А вы неплохо говорите по-русски.
— Я до этого сидел в тюрьме в Грозном. В камере было много русских, они научили. А почему обращаетесь на "Вы", или из старых дворян?
— Нет, нет, дорогой Цанка. Просто у нас в семье так было принято. У нас старая интеллигентная семья. Мы даже к родителям и они к нам обращались на "Вы". А теперь нам надо, пока не поздно, раствориться в толпе.
С рассветом колонна продолжила путь. Шли все медленнее и медленнее. Кормить перестали совсем. Надзиратели, видимо, тоже устали. Задолго до темна колонна снова остановилась на ночлег. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее.
После остановки к Цанка подошел Бушман.
— Это Колымский край. Полюс Холода. Слышал когда-либо? — Нет, — ответил Цанка, — и лучше бы вообще не видел.
— Это еще цветочки. Только ранняя осень. А что будет зимой?.. Но я должен жить! — потом он оценивающе посмотрел на Цанка, — мы должны жить. Ты держись рядом. Мы вместе сила.
После этих слов Цанка вспомнил его хватку пальцев.
— Как ты это делаешь пальцами-то?
— Это меня еще мой дед покойный научил. Он тоже был врачом. У нас вся семья врачи. Только я вот один стал физиком.
— А что такое физик? — спросил Цанка.
Ученый даже поморщился. Он глубоко вздохнул, что-то пробормотал себе по нос и исчез в толпе. Когда стало совсем темнеть, он появился снова.
— Вы, Цанка, младше и должны меня слушаться. Поодиночке мы пропадем. Мне нужен верный товарищ.
— Мне на Вы надо обращаться или?.. — перебил ученого Цанка.
— Ну, это как Вам удобнее. Но я старше. И это, я думаю, уместно.
— В нашем языке нет слова "Вы", ко всем обращаемся на "ты".
— Неужели ко взрослым или, скажем, к начальству тоже?
— Начальство мы уважаем. А по-русски "Вы" тоже можно сказать как угодно.
— Да, логично. Молодец Цанка. Вы мне стали нравиться.
Бушман тихонько подхватил Цанка под локоть и подтолкнул в сторону.
— Говори тише, — шепнул он.
— Я забыл как Вас зовут, — смущаясь, тихо произнес Цанка, — Андрей, а?
— Андрей Моисеевич. Фамилия — Бушман. Только не думайте, что я еврей. Мои предки — немцы. А может… — он махнул рукой, — какое это имеет сейчас значение. Мы все несчастные люди, и родились в горестное время.
— А кто такие евреи? — спросил, оборачиваясь, Цанка.
— Вы не знаете кто такие евреи? — вопросом на вопрос спросил Андрей Моисеевич, потом после некоторой паузы, наверное впервые за последние многие месяцы, улыбнулся. — А вы счастливый человек, Цанка.
Охранники основательно устраивались на ночлег. Их лагерь, как обычно, стоял впереди колонны и делился, как обычно, на две части. В одной более уютной палатке, видимо, находилось начальство, в другой, видимо, рядовые и их ровня, а также хозотряд. В их лагере чувствовалось какое-то оживление, движение. Оттуда доносилась некоторая небольшая радость жизни.
— Сегодня будут есть последнюю лошадь. Значит, завтра или в крайнем случае послезавтра мы будем на месте, — говорил Андрей Моисеевич на ухо Цанку, — сегодня мы будем действовать иначе, чем вчера.
— Это как? — удивился Цанка.
— Во всех ситуациях надо действовать с умом. Понял? Это — первое правило. Второе. Главное — терпение.
— А третье правило есть? — спросил Цанка.
— К сожалению, есть. Как повезет.
Все происходило как накануне. Охранники пристрелили последнюю лошадь, развели костер. Изнеможденные голодом и холодом заключенные наблюдали этот пир. Когда сытые и довольные охранники разбрелись по палаткам, выставив для себя охрану, из рядов заключенных кто гуськом, кто ползком поползли самые отчаянные к объедкам. Цанка, проглатывая слюну, тоже хотел было двинуться в ту сторону, но Бушман решительно остановил его.
— Потерпите. Все равно нам сейчас там ничего не достанется. А они снова будут стрелять, как в куропаток. Для них наша жизнь ничего.
— Я умираю от голода, я есть хочу. Пусть стреляют. Я буду ползти.
— Сидите. Цанка, мы сделаем все с умом. Доверьтесь мне. На белом фоне снега было видно, как черные силуэты беспорядочно двигались вокруг догоревшего костра. Арестанты уже не ползком и не в одиночку, а целой толпой ринулись к месту прошедшей трапезы. Начались крики, шум, возня. Все новые и новые измученные голодом люди ринулись со своего места. И тогда прогремели выстрелы. Началась паника, давка. Крики, стоны, мат пронзили тишину вечного безмолвия, тысячелетней безжизненности. Черная масса устремилась обратно. Скоро наступила зловещая тишина, и только один тонкий, почти детский голос кричал: "Мама, мамочка, помоги мне! Спаси меня!"
Цанка спал, кутаясь от холода, когда его растормошил Андрей Моисеевич.