Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто это нарисовал? — выдохнула она.
— Ван Эйк, по моему приказу. Он тоже тебя любит, а я могу описать каждый кусочек твоего тела. Он мне сделал пять таких портретов. Скажешь ли ты теперь, что я тебя не люблю?
— Это глупо, безумно! Герцогиня…
— Никогда не видела эти комнаты и никогда их не увидит. Единственный ключ — у меня, и лишь эти безмолвные рабыни убирают их по моему приказу.
— Но зачем?
— Чтобы встречаться с тобой, с запахом твоих духов, твоей любимой обстановки. Ты права, у меня рой любовниц, потому что моей плоти нужна женская плоть, но никогда ни одна из них не блистала подле меня так, как блистала ты. Когда я устаю от всех этих женщин, когда мое сердце опустошено, я велю открыть одну из этих комнат, украсить ее цветами, свечами, мне подают здесь ужин, и я пью, пью до тех пор, пока воспоминание о твоем теле не станет невыносимым, тогда я встаю на колени перед твоим изображением и… занимаюсь любовью совсем один! А теперь иди ко мне!
Он подошел к Катрин, протянул ей руку. Она отступила, боясь этой руки как огня.
— Нет!
Он рассмеялся.
— Не бойся! Я не брошу тебя на эту кровать, как бы она меня ни притягивала. Мне кажется, я пригласил тебя на ужин? Пойдем ужинать. Нам накрыли.
Катрин суждено было многому удивляться в эту ночь. Пол раздвинулся, и из зияющей темноты поднялся накрытый стол, затем образовавшаяся дыра бесшумно закрылась. На столе стояли цветы, несколько свечей, из золотой посуды поднимались дурманящие запахи. В резных кубках в оправе из драгоценных камней сверкало вино.
Филипп нежно взял Катрин за руку и усадил ее у камина на украшенную серебром скамью с подушками.
Ноги ее оказались на большой медвежьей шкуре. Ловко и с изяществом герцог положил на небольшое блюдо из золота несколько ломтиков лосося. Казалось, он забыл свой недавние признания. Он наполнил кубок и протянул его Катрин.
— Мое лучшее вино! Моя гордость! Выпьем за королевскую ночь. За самую прекрасную даму Запада!
Они чокнулись и вместе выпили, и Катрин с удовольствием почувствовала, как вино горячит ее, пробуждая воспоминания о других, таких же счастливых часах.
— Зачем, — начала было она, — вы разыгрывали со мной всю эту комедию?
— Какую?
— Этот торжественный банкет.
— Раньше ты звала меня Филипп и говорила мне «ты»! — обиженно заметил он. И затем, изменив тон:
— Разве бы ты согласилась, узнав, что я покину своих гостей, двор ради нескольких часов наедине с тобой?
— Нет, не думаю, — откровенно призналась она.
— Не думаешь? Ты в этом не уверена?
— Возможно.
— Благодарю. Давай еще выпьем!
Ужин получился приятным и веселым. Филипп был радостным, и Катрин вспомнила того милого собеседника, каким он был, еще не приняв тяготы короны. Он прочел ей последние стихи своих поэтов, спел песню, рассказал последние сплетни, раскрыл какие-то политические секреты, упомянув о своем намерении вскоре освободить короля Рене. Катрин слушала его, прикрыв глаза, ей было так хорошо и покойно после всех пережитых несчастий.
Когда очередь дошла до десерта, герцог сел у ее ног на медвежью шкуру и предложил ей несколько драже. Катрин принялась их сосать. Филипп поставил коробочку с драже ей на колени и положил рядом руку. Он сделал это так нежно, что Катрин, одурманенная вином, не сопротивлялась. Опершись на бархатные подушечки и забыв о невзгодах, она витала в мечтах и воспоминаниях.
Казалось, она не заметила, как Филипп опустился перед ней на колени и принялся гладить ее ноги.
Она смотрела на него из-под полу прикрытых век. Неужели ее тело, еще недавно причиняющее нестерпимую боль, могло так быстро оправиться и снова испытывать потребность в любви? Горячие ловкие руки Филиппа, который всегда был несравненным любовником, пробудили в ней уже забытые ощущения, прилив страсти, многие годы заменявшей ей счастье.
Она слышала свое прерывистое дыхание. Руки любовника, медленно скользя вверх, достигли ее живота и остановились. Почувствовав свою власть над ним, Катрин поняла, что он в нерешительности и не осмеливается продолжать, он, владеющий землями, превосходящими по своей величине целое, королевство.
Где-то рядом послышался голос мужчины, напевающего под аккомпанемент лютни. В глубине дворца часы пробили полночь. Катрин открыла глаза: перед ней совсем близко был Филипп; его губы дрожали, а взгляд выражал такую мольбу, что она не могла не улыбнуться.
— Чего ты медлишь, Филипп? Почему бы не отпраздновать эту королевскую ночь так, как мы желаем. — Глаза принца загорелись страстью.
— Ты хочешь этого?
Она наклонилась к нему, едва касаясь его губ.
— Я хочу, чтобы ты меня любил, любил в последний раз, как ты умел любить когда-то! Я хочу тебе подарить эту ночь и узнать, может ли любовь мужчины принести мне еще что-то, кроме ужаса!
Через полчаса она убедилась, что Прюданс хорошо сделала свое дело и, если не думать о душе, тело ее не сохранило никаких следов пережитого насилия.
Радость любви была все той же, и ей следовало бы забыть обо всем случившемся, как только искусная флорентийка избавит ее от последнего напоминания о постигшем ее несчастье. В руках того, кто когда-то научил ее любить, Катрин испытала прежнее наслаждение, ибо Филипп в совершенстве владел искусством доставлять удовольствие — деликатность, внимательность и нежность не часто встречались у мужчин в это суровое время. Женщина получала от него так много, что не могла не отдавать ему всю себя бед остатка.
Чуть позже, блаженно растянувшись на измятой шелковой постели, уставшая Катрин думала о том, что вместо того чтобы, изменив Арно, испытывать угрызения совести, она испытала чувство удовлетворения, как от свершившейся мести. Завтра ее ждут новые трудности и несчастья, но воспоминание об этом розовом оазисе в королевскую ночь будет согревать ее, подобно теплому лучу солнца между ледяными порывами ветра.
После того как Филипп в первый раз взорвался от удовольствия в ее влоти, он спросил:
— Почему ты сказала, что любовь внушает тебе ужас? Неужели, как я и предполагал, твой муж оказался бессердечным животным?
Смущенная Катрин «вдевалась, испытывая желание рассказать ему всю правду. Но сказать правду — значит допустить грубое насилие над этой „пристанью желания“. Она, рассмеявшись, выпуталась из затруднительного положения:
— Муж это муж! К тому же в наше суровое время
