Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

И все-таки партия еще не была сыграна до конца. Многие партийцы колебались и предлагали вопрос о вооруженном восстании отложить до съезда.

16 октября состоялось еще одно заседание ЦК, на этот раз уже расширенное. Помимо практически всех членов ЦК в нем приняли участие представители Исполнительной комиссии Петербургского комитета, Военной организации, Петроградского Совета, профсоюзов, фабрично-заводских комитетов, Петроградской областной организации и рабочих-железнодорожников. Цель этого заседания прекрасно определил Александр Рабинович: «Пересмотр стратегии партии в связи с трудностями на пути осуществления призыва к вооруженному восстанию».

Заседание состоялось в помещении Думы, куда боявшийся ареста вождь не осмеливался войти в течение целого часа. А когда все-таки решился, то на полном серьезе долго обсуждал со Сталиным и Свердловым вопрос, появляться ли ему перед «товарищами» загримированным или, так сказать, в натуральном виде. Кто знает, что ему посоветовал Сталин, но «товарищам» Ленин явил свой светлый лик в парике. Неизвестно только, от кого же собирался скрываться Ильич на заседании ЦК. «Парик, — вспоминал Иоффе, — вероятно, ему мешал, ибо на заседаниях он снял его и положил перед собой на стол».

Ленин, для которого «восстание, по словам Мельгунова, стало навязчивой идеей», целых два часа говорил о невозможности ориентироваться на настроение масс, которое, по его словам, отличалось «изменчивостью и не поддавалось учету», снова заверял собравшихся в том, что на их стороне «вся пролетарская Европа и что дилемма по-прежнему та же: «Либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства».

Выступивший после вождя Свердлов сообщил о росте партийных рядов и влиянии большевиков в Советах, в армии и на флоте, а заодно и попугал собравшихся мобилизацией контрреволюционных сил. Затем слово взял Сталин. И, говоря откровенно, лучше бы он его не брал. Вместо твердого «за» или такого же категоричного «нет» он начал свое выступление с совершенно бессмысленного в данной обстановке рассуждения о том, что «день восстания должен быть целесообразен».

— Да и почему бы нам, — продолжал он размышлять вслух, — не предоставить себе возможности выбора дня и условий, чтобы не дать сорганизоваться контрреволюции...

Ленин даже не стал отвечать. Да и зачем? Ведь десятью днями раньше приблизительно то же самое заявил Молотов. «Наша задача, — сказал он еще 5 октября, — не сдерживать массы, а выбрать наиболее удобный момент, чтобы взять власть в свои руки».

Однако Сталин быстро опомнился и, в конце концов, высказался за восстание. Более того, он заявил, что восстание уже началось выступлениями на флоте и теперь все дело за тем, чтобы удержать инициативу в своих руках и правильно выбрать день восстания. «Если мы будем постоянно отступать, — закончил он свою речь, — то проиграем революцию». Что же касается европейской революции и поддержки европейского пролетариата, то он весьма ловко обошел этот в общем-то совершенно бессмысленный вопрос.

Трудно сказать, на самом ли деле все присутствующие на совещании находились, по словам А.В. Шотмана, «как бы под влиянием гипноза», но предложенную вождем резолюцию о «всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания» и создании Военно-революционного комитета в составе Бубнова, Дзержинского, Свердлова, Сталина и Урицкого приняли большинством голосов.

Но были и такие, на кого ленинский гипнотизм не действовал. Бокий, Володарский и другие видные партийцы говорили о полнейшем равнодушии пролетарских масс к большевистским лозунгам, а Каменев и Зиновьев снова выступили против вооруженного восстания.

При 19 голосах «за», четырех воздержавшихся и двух «против», ленинская резолюция была принята. «Собрание, — говорилось в ней, — приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК от 10 октября, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центрального Комитета центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления». Рубикон был пройден. Ленину удалось сломать сопротивление членов ЦК, и до захвата власти оставались считанные дни.

В тот же день на расширенном заседании ЦК РСДРП(б) был избран Военно-революционный центр, членами которого стали Бубнов, Дзержинский, Свердлов, Сталин и Урицкий. Этот центр вошел в состав Военно-революционного комитета (ВРК), который был создан четырьмя днями ранее на Исполкоме Петросовета по предложению Троцкого и членами Бюро которого стали большевики Подвойский, Антонов-Овсеенко и Садовский и эсеры Лазимир и Сухарьков. Председателем центра был назначен Павел Лазимир. И, по всей видимости, этот самый центр был образован специально для того, чтобы обеспечить надлежащий контроль со стороны большевиков над ВРК.

И все же с собрания Ленин ушел крайне недовольный. По той простой причине, что дата восстания так и не была установлена. И он очень опасался, что решение этого архиважного для него вопроса будет вынесено на II съезд Советов. «Восстание должно произойти до съезда, — то и дело повторял он. — Особенно важно, чтобы съезд, поставленный перед свершившимся фактом взятия рабочим классом власти, сразу же закрепил бы декретом и организацией аппарата новый режим».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Голосовал ли за вооруженное восстание Сталин, и по сей день осталось неизвестным. Как-никак, четыре человека воздержались. Да, на словах он был за Ленина. А в душе? Принимал ли он уверенность вождя в победе? Думается, вряд ли. О чем он и сам поведал 20 октября в статье «Окружили мя тельцы мнози тучи». И если отбросить тайную суть библейских иносказаний 21-го псалма, то было совершенно ясно, что, помимо солдат и рабочих, большевики не имели никакой опоры. Что же касается всех остальных сил, то они нападали на большевиков, «клевеща и донося, угрожая и умоляя, вопрошая и допрашивая».

Идеи, конечно, идеями, но власть не игрушка, и каким образом Ленин собирался строить социализм в напрочь разоренной стране, Сталин вряд ли представлял себе. Самого же Ленина подобные пустяки, которые в итоге будут стоить ему жизни, не волновали. Главное — ввязаться в драку, а там будет видно!

Ну а в том, что между теоретическими изысканиями и интересами дела лежит огромная дистанция даже у таких людей, как Ленин, Сталин имел возможность убедиться. Еще в августе Владимир Ильич уверял всех, что в России нет и не может быть условий для социалистической революции. Но уже в октябре он с не меньшей уверенностью убеждал всех в том, что такие условия уже есть.

И ничего удивительного в этом не было: марксизм для Ленина уже перестал быть волшебной формулой. «Мы, — заявил он, — не претендуем на то, что Маркс или марксисты знают путь к социализму во всей его конкретности. Это вздор. Мы знаем направление этого пути, мы знаем, какие классовые силы ведут к нему, а конкретно, практически это покажет лишь опыт миллионов, когда они возьмутся за дело».

Одним словом, «теория, мой друг, суха, но вечно зелено древо жизни!» И не случайно Мельгунов писал: «У вождей массовых движений типа Ленина, скорее фанатиков, чем гениальных провидцев, нет чувства исторической перспективы и какой-либо моральной ответственности за свои действия».

Так оно было и на самом деле. Не было ни перспективы, ни ответственности, а было только страстное желание заполучить власть любой ценой. Да и с моралью... тоже было неважно... Но что Ленину еще оставалось после стольких лет ожидания того, что составляло смысл всей его жизни? Отказаться от попытки завоевать власть, которая сейчас, по его меткому выражению, валялась в пыли, и подарить ее состоявшему из меньшевиков и эсеров Учредительному собранию? На подобное он был не способен. Да и не верил он ни в какую российскую буржуазию. Если бы она была по-настоящему сильной, она заправляла бы в стране уже после Февраля, а у нее не хватило ни сил, ни умения, ни даже желания прийти после февральских событий на все готовое.

Помимо всего прочего, в нем все еще жила страстная вера в то, что стоит ему только завоевать власть, как по восхищенной его подвигом Европе мгновенно прокатятся социалистические революции. И тогда у него не возникнет никаких трудностей со строительством экономики. В чем-чем, а в том, что заграница ему поможет, он был уверен...

Но при этом нельзя не сказать и вот еще о чем. Как и все политики, Ленин шел ощупью, приноравливая теорию к практике. И все его величие заключалось в умении угадывать удобный случай и пользоваться им. И, как говорила потом Крупская, в те дни Ленин жил «мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей своей убежденностью».