Когда рассеется туман - Кейт Мортон

У стены стул, на нем вещи Эммелин. На тумбочке у кровати — курительные принадлежности.

— Ох, Эммелин… — только и говорит Ханна.

— Может, стакан воды, мэм? — предлагаю я. Она машинально кивает.

Мне совсем не хочется снова спускаться вниз на поиски кухни. Женщина, что привела нас сюда, куда-то исчезла, а ведь мало ли что может скрываться за закрытыми дверями. Вместо кухни я нахожу крохотную ванную. Там валяются щетки для волос и помада, пудра и накладные ресницы. Единственная емкость — тяжелая кружка с грязными полосами на стенках. Я пытаюсь отмыть ее, но грязь не сходит. Возвращаюсь к Ханне с пустыми руками.

— Простите, мэм…

Она гладит на меня, делает глубокий вдох и говорит:

— Не хочу пугать тебя, Грейс, но по-моему, Эммелин живет с мужчиной.

— Да, мэм, — соглашаюсь я, стараясь скрыть свой собственный ужас, чтобы не ранить ее еще больше. — Похоже на то.

Дверь распахивается, мы поворачиваемся. У входа в комнату стоит Эммелин. Я цепенею. Ее светлые волосы завиты, заколоты на макушке и спадают на щеки, огромные черные ресницы делают глаза еще выразительней. Губы накрашены ярко-красной помадой, на Эммелин шелковый халат, как у той женщины, внизу. Она должна выглядеть взрослее, а выгладит почему-то младше. Все дело в выражении лица, догадываюсь я, она потрясена: никак не поймет, откуда мы взялись.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает Эммелин.

— Слава богу, — облегченно выдыхает Ханна, бросаясь к сестре.

— Да что вы здесь делаете? — допытывается Эммелин. Она приходит в себя и надевает привычную гримасу: прищуривает раскрытые глаза, презрительно поджимает губы.

— Пришли за тобой, — просто говорит Ханна. — Ну-ка, одевайся и идем.

Эммелин медленно подходит к туалетному столику и садится на стул. Вытряхивает из мятой пачки сигарету, прикуривает, затягивается. Выдохнув облачко дыма, объявляет:

— Никуда я не пойду. Ты меня не заставишь. Ханна хватает сестру и рывком ставит ее на ноги.

— И ты пойдешь, и я заставлю. Мы едем домой.

— Я уже дома, — стряхивая руки Ханны, заявляет Эммелин. — Я актриса. И совсем скоро стану звездой. Филипп говорит — у меня все данные.

— Еще бы ему не говорить, — соглашается Ханна. — Грейс, собери вещи Эммелин, пока я помогу ей одеться.

Ханна распахивает на сестре халат, и мы обе ахаем. Под ним почти прозрачное неглиже. Сквозь черные кружева просвечивают розовые соски.

— Эммелин! — вскрикивает Ханна, а я торопливо ныряю в чемодан. — Что это за фильмы такие?

— Про любовь, — отвечает Эммелин, снова запахивая халат и спокойно докуривая.

Ханна закрывает руками рот и смотрит на меня голубыми глазами. В ее взгляде — ужас, злость, беспокойство. Все хуже, чем мы думали. Мы обе лишились дара речи. Я беру одно из платьев, Ханна передает его Эммелин.

— Одевайся, — говорит она. — Хотя бы оденься.

С лестницы слышится какой-то шум, тяжелые шаги, и внезапно в дверях появляется мужчина: низкорослый, усатый тип — крепкий, смуглый и на редкость самоуверенный. Он похож на раскормленную блестящую ящерицу — на нем бронзовато-золотой жилет, очень подходящий под роскошную обстановку дома. В красных губах зажата сигара.

— Филипп! — радостно восклицает Эммелин, вырываясь из рук Ханны.

— Что случилось? — с сильным французским акцентом спрашивает Филипп. Сигара совсем не мешает ему говорить. — Зачем вы пришли? — собственническим жестом он берет Эммелин за руку.

— Забрать ее домой, — отвечает Ханна.

— А кто вы такая? — Филипп с головы до ног мерит ее взглядом.

— Сестра.

Филиппу явно по душе происходящее. Он садится на кровать, притягивает к себе Эммелин и не сводит с Ханны глаз.

— А к чему такая спешка? Может быть, старшая сестричка присоединится к Бэби на съемках, а?

Ханна судорожно вздыхает, но тут же берет себя в руки.

— Разумеется, нет. Мы уезжаем сию же минуту.

— Я — нет, — откликается Эммелин.

Филипп как-то очень по-французски пожимает плечами.

— Похоже, она никуда не хочет идти.

— Ее никто не спрашивает. Грейс, ты собрала чемодан?

— Почти, мэм.

Только тут Филипп замечает меня.

— Третья сестренка? — Он оценивающе поднимает бровь, я вздрагиваю, будто меня раздевают.

— Да что ты, Филипп! — смеется Эммелин. — Какая еще сестренка? Это просто Грейс — камеристка Ханны.

Мне льстит ошибка Филиппа, тем не менее я радуюсь, когда Эммелин дергает его за рукав и он отворачивается.

— Расскажи ей, — требует Эммелин. — Расскажи ей про нас. — Она улыбается торжествующей семнадцатилетней улыбкой. — Мы сбежали, потому что хотим пожениться.

— А что думает об этом ваша жена, месье? — осведомляется Ханна.

— У него нет жены, — говорит Эммелин. — Пока нет, — уточняет она.

— Стыдно, месье, — дрожащим голосом продолжает Ханна. — Моей сестре всего семнадцать.

Рука Филиппа отдергивается от Эммелин словно мяч на пружинке.

— Семнадцать — самая пора любить, — заявляет Эммелин. — А как только мне стукнет восемнадцать, мы поженимся, да, Филли?

Филипп неловко улыбается, вытирает ладони о брюки и встает.

— Правда? — зазвеневшим голосом переспрашивает Эммелин. — Как мы договорились! Скажи ей!

Ханна кидает сестре на колени платье.

— Да, месье, скажите!

Одна из ламп мигает и гаснет. Филипп пожимает плечами, с нижней губы свисает сигара. — Я… я…

— Хватит, Ханна! — дрожащим голосом требует Эммелин. — Ты все испортишь.

— Я забираю сестру домой, — сообщает Ханна. — И если вы станете мне мешать, я пожалуюсь мужу и вашему кино придет конец. У нас много знакомых и в полиции, и в правительстве. Уверена, их очень заинтересуют фильмы, которые вы здесь снимаете.

Филипп тут же становится на редкость покладистым, даже приносит из ванной оставшиеся вещи и сам упаковывает их в огромный чемодан, хотя и не так аккуратно, как мне хотелось бы. Более того — он доносит чемодан до машины, пока Эммелин рыдает, клянется в любви и просит объяснить Ханне, что скоро они поженятся. В конце концов Филипп, напуганный словами о могущественном муже, глядит на Ханну и произносит:

— Я не знаю, о чем она тут говорит. Какая-то ненормальная. Мне она сказала, что ей двадцать один.

Эммелин плачет всю дорогу горячими, злыми слезами. Боюсь, она мало что слышит из лекции Ханны о чувстве ответственности, девичьей чести и недопустимости подобных побегов.

— Он меня обожает, — только и всхлипывает она в ответ. Из покрасневших глаз снова льются слезы. — Мы хотели пожениться.

Ханна лишь вздыхает.

— Перестань, Эмми. Пожалуйста.

— Мы любим друг друга. Филипп найдет меня и заберет.

— Сомневаюсь.

— Зачем ты туда явилась и все испортила?

— Испортила? — возмущается Ханна. — Да я тебя спасла! Тебе повезло, что мы нашли тебя раньше, чем ты влипла в действительно серьезные неприятности. Пойми, он женат. Он обманул тебя, чтобы снять в своих мерзких фильмах.

Эммелин смотрит на сестру и выпаливает дрожащими губами:

— Тебе просто завидно, что я наконец счастлива! Что у меня роман! Что кто-то любит больше всех меня, а не тебя!

Ханна не отвечает. Мы подъезжаем к дому номер семнадцать, подходит шофер, чтобы отогнать автомобиль в гараж.

Эммелин складывает руки на груди и шмыгает носом.

— Пусть, пусть ты испортила этот фильм — я все равно стану актрисой! Филипп меня подождет. И другие фильмы тоже покажут.

— Какие еще другие? — Ханна испуганно смотрит на меня в зеркальце заднего вида, и я понимаю, о чем она думает. Придется рассказать Тедди. Только он способен сделать так, чтобы эти кадры никто никогда не увидел.

Ханна и Эммелин исчезают в доме, а я сбегаю вниз по лестнице для слуг. У меня нет наручных часов, но время явно близится к пяти. А спектакль в полшестого. Толкаю дверь и чуть не врезаюсь в миссис Тиббит.

— Альфред? — задохнувшись от быстрого бега, спрашиваю я.

— Очень милый молодой человек, — неприятно улыбается она. — Жаль, что ему пришлось удалиться так рано.

У меня падает сердце, я гляжу на часы.

— Давно он ушел?

— Да уж порядочно, — поворачиваясь ко мне спиной, говорит миссис Тиббит. — Сидел тут, сидел — все смотрел, как стрелки движутся. Пока я его не пожалела.

— То есть?

— Сказала, что зря он время тратит. Что вы с хозяйкой ушли по каким-то тайным делам и когда явитесь — неизвестно.

Я снова бегу. По Риджент-стрит, к Пиккадилли. Если я потороплюсь, то, может быть, мне удастся поймать Альфреда. Будь проклята эта назойливая ведьма, миссис Тиббит! Какое ей дело, когда я вернусь! Еще сказала Альфреду, что я с Ханной, а ведь у меня опять выходной! Как чувствовала, куда ударить, чтобы было больнее. Я представляю, что сейчас у Альфреда на душе. Его письма все больше приправлены фразами про «феодальную эксплуатацию рабов и невольников» и «пробуждение спящего пролетариата». Ему не нравится, что я не считаю свою работу эксплуатацией. Я нужна мисс Ханне и люблю свою работу — пишу я в ответ — где же тут эксплуатация?