Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я видел его. Не могу ли я сделать что-нибудь для вас?
— Благодарю вас. Пусть ваша жизнь будет продолжительна и счастлива. Пусть Беатриса Тильдеслей будет вашей женой, если только она не уйдёт в монастырь.
— Беатриса сейчас в Лондоне и живёт у леди Марии.
— Это очень приятно. Боюсь, однако, что судьба сэра Джона решена. Его можно спасти только при помощи какой-нибудь хитрости. Принц Оранский ни в каком случае его не помилует.
— Вероятно, так и будет, несмотря на героические усилия его жены спасти его, — грустно заметил Вальтер.
— Не говорите ей об этом. Не нужно отнимать у неё энергию. Ей и так придётся бороться с огромными трудностями.
— Да, и эти трудности почти непреодолимы, — произнёс Вальтер.
— Свидание окончено, — сказал тюремщик, открывая дверь.
Друзья стали прощаться навеки. Это прощание растрогало даже тюремщика, и по его морщинистым щекам скатились непривычные слёзы.
Узнав от Вальтера о всём происшедшем, полковник Тильдеслей понял, что он уже ничем не может пригодиться ни леди Фенвик, ни её мужу. Его охватило неудержимое желание побывать во что бы то ни стало в своём Майерскофе. Брать с собою Беатрису ему не хотелось, он отправился верхом один. Он тосковал по старинному дому, которого не видал уже больше трёх месяцев, и заранее предвкушал удовольствие вновь посетить эти места, с которыми его связывало столько воспоминаний.
Прежде чем пуститься в путь, он облачился в костюм простого крестьянина, рассчитывая, что его не узнают в таком виде. Но едва он стал приближаться к Майерскофу, как ему начали попадаться навстречу знакомые, которые кланялись ему, уверяя его при этом, что они готовы скорее умереть, чем выдать его.
От них он узнал, что Горнби по-прежнему бережёт дом вместе с некоторыми старыми слугами, которые ещё живут в Майерскофе. Эта новость ободрила его.
Полковник был уже вблизи дома, как вдруг показался Горнби. Старый дворецкий шёл пешком, направляясь, видимо, в Борн. Увидев перед собою всадника, он сразу узнал в нём своего господина, несмотря на перемену костюма. Он вскрикнул от радости и стал целовать его колени.
— Умерь свою радость, милейший Горнби, — сказал полковник. — Если нас увидят, то я погиб. Как хорошо, что ты попался мне навстречу. Можно войти в дом безопасно?
— Можно, можно, — засуетился дворецкий. — Не бойтесь ничего. Я устрою всё так, что о вашем приезде никто не узнает.
— Я знаю, на тебя можно вполне положиться.
— Я отсюда никуда не выезжал, ваша милость, — продолжал верный дворецкий. — Судя по тому, что вы говорите, я боюсь, что моё письмо не дошло до вас.
— Я ничего не слышал о тебе целых три месяца, — сказал полковник.
— В таком случае тут должна быть измена, — вскричал дворецкий. — Я послал вашей милости с десяток писем и всё удивлялся, что не получаю на них никакого ответа.
— О чём же ты писал? — спросил полковник с удивлением.
— Я писал, что дело идёт не так плохо, как кажется, и что вы можете возвратиться безопасно, когда только пожелаете.
— Твои письма были, очевидно, задержаны, чтобы предупредить моё возвращение.
— Сказать по правде, полковник, во Франции для вас будет безопаснее, чем здесь. Впрочем, мы все очень рады вашему приезду, и вы найдёте в Майерскофе одного человека, которого не ожидаете здесь встретить.
— Отца Джонсона?
— Точно так.
— Я ничего не слыхал о нём с того времени, как он решился убежать из Ньюгетской тюрьмы. Впрочем, я так и думал, что он здесь.
— Он прибыл сюда прямо из тюрьмы и до сих пор тщательно скрывается, — продолжал рассказывать дворецкий. — О пребывании в Майерскофе достопочтенного отца знают только самые надёжные слуги.
— Буду очень рад его видеть, — отвечал полковник.
Горнби шёл рядом со своим господином до самых ворот парка. Не обращаясь к привратнику, который, очевидно, принял всадника за простого крестьянина, он отпер сам ворота и пропустил вперёд полковника.
Подъехав к дому, Тильдеслей слез с лошади и приказал Горнби отвести её в конюшню и пока не говорить никому об его приезде.
Медленно пошёл он пешком, наслаждаясь видом своего старинного гнезда. Никаких перемен он не заметил, всё было по-прежнему, только дом казался печальнее, чем прежде. Тут только почувствовал он силу своей привязанности к этому гнезду. Он понял, что умрёт, если его принудят к изгнанию.
Он ещё продолжал оглядывать с умилением родное пепелище, как дверь открылась и к нему бросился отец Джонсон, который, очевидно, следил за его приближением из окон верхнего этажа.
Войдя в дом, оба направились прежде всего в церковь, где священник отслужил краткий благодарственный молебен.
Помолившись, полковник вошёл в свою комнату и переоделся в свой обычный костюм.
Никто из слуг, кроме Горнби, не знал о его прибытии. Но, спустившись в зал, полковник был встречен там всей своей дворней, выразившей живейшую радость по поводу благополучного его возвращения.
Поблагодарив их за добрые чувства, полковник вместе с отцом Джонсоном направился в библиотеку. Здесь священник пустился рассказывать, каким образом ему удалось бежать из тюрьмы.
— О моём присутствии на собрании в гостинице «Королевская Голова» донесли три свидетеля — Портер, Пендерграсс и Деларю. Поэтому я был арестован и, конечно, был бы казнён, как государственный преступник, если бы не один тюремщик — тайный католик. С большою опасностью для себя он дал мне возможность бежать. Один из его друзей принёс как-то вечером широкое платье, которое тот передал мне вместе с меховой шапкой. Нужно ещё сказать, что предварительно тот же друг успел передать мне пилку, при помощи которой я освободился от своих оков. В Лондоне я пробыл два дня, а затем бежал сюда, зная, что в Майерскофе я буду в полной безопасности.
— Вам повезло, — сказал полковник. — Ах, если бы и Чарноку выпала такая же удача. Его только что казнили в Тайборне, и он умер героем.
— Я знал, что он способен на это, — промолвил священник. — Едва ли уцелеет и сэр Джон Фенвик.
— Леди Мария прилагает все усилия, чтобы спасти мужа. С ней Беатриса и Вальтер.
— Я думал, что они в Сен-Жермене, — сказал священник, — и надеялся, что их брак наконец состоялся.
— Наоборот, до свадьбы им по-прежнему далеко, — сказал полковник.
— Ничего не будет, пока не решится судьба бедного